Рахмани крепко взял меня за руку. Его ладонь была горячей, теплой и доброй, как только что вынутый из тандыра лаваш. Камень пути ожил…
— Поликрит, следи, чтобы дом Ивачич не наглотался воды!
— Не беспокойся, я держу его крепко, домина!
— Рахмани, мне страшно! — Я выдавила эти слова с таким трудом, словно просила милостыню. Меня не пугали взрывы седых бурунов, меня не пугала ледяная изумрудная глубина. А смерть меня не пугала и подавно, ибо я видела на три песчинки вперед и чувствовала, что не умру. — А вдруг там совсем не то, что мы ищем?!
— Мне тоже страшно. — Саади обдал мне ухо своим обжигающим мужским запахом, смесью чеснока, гвоздичного масла, пота и того, вечно следующего за ним, точно шлейф королевского платья, запаха, принесенного из огненных пещер. — Мне тоже страшно ошибиться, Женщина-гроза. Но я надеюсь, что там живет счастье.
Мы соединили руки и прыгнули. С самого высокого утеса на правом берегу Леопардовой реки.
Что такое яростный прыжок летучей рыбы по сравнению с нашим прыжком? Ничто, ибо рыба ведает лишь голод, но не страсть. Что такое свободное парение орла над дымчатым горным кряжем по сравнению с нашим парением? Ничто, ибо орел лишь ищет свежей крови, но не свободы вечной. Что такое вольное порхание венценосных танцующих бабочек с Плавучих островов по сравнению с нашим танцем? Ничто, ибо бабочки ищут лишь краткого удовольствия, но не победы над временем…
Бездна раскинула навстречу свои жадные тугие щупальца, вырвала дыхание из груди, распластала нас, как куски сырого, кровоточащего мяса, но Камень пути оказался сильнее. За долю песчинки до того, как соленая воронка засосала нас и повлекла к убийственным подводным скалам, я нажала на выступ хрустального глаза, и глаз засветился спасительной бирюзой.
Янтарный канал открылся плавным изгибом, неторопливым вихрем, похожим на локон спящей русалки. Жгучий ультрамарин сменился мраком, как всегда случается при входе в канал, и тут же замерцали глубокие, бесконечно далекие янтарные грани. Они сливались в сплошную стену, в овальный тоннель, затем распадались на осколки, чтобы тут же снова обернуться нежнейшим нутром нежнейшего локона…
Меня выбросило из воды, как пробковый бакен на поверхность моря. Только это было не море, в первый миг мне показалось, что это даже не вода…
…Я заглатывала воздух и никак не могла надышаться, а в глазах моих продолжали рваться мелкие сосуды. Слишком долго я провела без воздуха, и легкие стали похожи на лопнувшие, объятые пламенем воздушные шары. В Янтарных каналах дышать невозможно, как и пошевелиться, это известно всякому ребенку. Канал несет тебя и выкидывает, и замечательно, если он открывается на мелководье. Тогда целы носильщики, и грузовые ламы, единственные из животных, кто легко переносит переход с одной тверди на другую. Однако так долго без воздуха мне страдать еще не приходилось…
Кто-то вынырнул рядом, потом еще кто-то, надсадно кашляя и ругаясь сразу на трех языках. Затем послышался знакомый каркающий кашель нюхача, нашей Кеа тоже пришлось несладко. Я барахталась в абсолютно черной и очень холодной воде, гораздо более холодной, чем та, в которую мы нырнули. Что-то касалось моего лица и ног, что-то проплывало мимо, похожее на обрывки ткани, и вдобавок к холоду здесь пахло…
Нет, сравнить не с чем. Здесь воняло удушающе, и несколько песчинок я боролась со рвотой, одновременно пытаясь восстановить ток крови в коченеющих ногах.
— Эй, сюда! — прогудел центавр. — Здесь сухо, ко мне!
Сухо там вовсе не было, но я сумела выбраться на широкий скользкий карниз. Я провела рукой — вся ладонь измазалась в ржавчине. Снорри вытолкнул перевертыша, тот отплевывался и стонал, как беременный кит. Нестерпимо воняло отхожим местом, брагой и еще чем-то неприятным. Этим невкусным здесь пахло, кажется, везде. Даже не пахло, а воняло.
Нефть. Прогоревшая нефть.
У меня все сильнее кружилась голова.
Наверху раздался какой-то мягкий шелестящий шум. Мы одновременно подняли глаза и, ручаюсь, одновременно поняли, где находимся. Мы сжались в кучку на площадке под опорой моста. Рахмани распечатали канал в реке, нам повезло, что так близко от волнореза. Я никогда в жизни не видела подобных монстров. Весь из железа, не меньше гяза в длину, он вольготно разлегся на четырех гранитных опорах. Но главное — не это. По центру одна из секций моста поднялась почти вертикально, это казалось немыслимым. На всем протяжении моста полыхали фонари.
Кеа стошнило. Песчинкой позже стошнило Снорри. Зоран лежал на спине и дышал с короткими всхлипами, его кожа стала совсем серой. Занимался рассвет, хотя очень низко над землей и над рекой быстро плыли почти черные тучи.
— Это… это и есть четвертая твердь? — хрипло спросил Поликрит. Он держался за сердце.
Серое. Я поняла, что здесь не так.
Здесь все было серое. Серая рябь воды, серые гранитные стены с вбитыми в них стальными причальными кольцами. Серые парапеты набережной, унылые склизкие ступени, по которым нам предстояло подняться. Выше гранитной набережной заглянуть мешал серый металлический забор.
— Рахмани…
Саади молча сжал мою руку. Смрадный пронизывающий ветер налетал дикими порывами, он приносил огрызки странных песен, шорох крысиных лап, плеск нечистот и храп миллионного города.
Они спали. Миллионы счастливых, миллионы любимых богов, ждавших нашего появления.
Они спали и не догадывались, что мы уже тут. Что Великая степь наконец-то нашла свою старшую, мудрую и всепрощающую сестру.
— Что там написано, Женщина-гроза? — Кеа указывала на громадные кривые буквы. Буквы трепетали вместе с серым ободранным полотнищем, растянутым, как парус, над мостом. Я не сразу сообразила, что язык мне знаком. Да иначе и быть не могло, ведь старшая сестра должна понимать своих глупых младших родичей. Там была изображена чудесная девушка, держащая в руке то ли диадему, то ли колье, какую-то драгоценность.
Буквы были знакомы, так пишут северные склавены на Зеленой улыбке и наши склавены с Великой степи, живущие в степях Дона, и севернее, до Гипербореи…
— Там написано… Дьявол, у меня слезятся глаза!.. — Глаза у меня не просто слезились, их хотелось вырвать и выкинуть, такая резь началась от грязной воды. Но что мне было до рези в глазах, до кусачего ночного ветра, до кислого на вкус дождя, если я прочла эти чудесные слова…
— Слушайте все! Там написано… О, духи, как я счастлива! Там написано: «Любишь — докажи!»
— Любишь — докажи? — как эхо, повторили водомер и его изменчивый приятель Кой-Кой.
— Замечательные слова, — всхлипнул Поликрит. — Их стоило бы выбить в мраморе. Я непременно сложу песню о том…
— Значит, мы не ошиблись! — Рахмани не выдержал и наконец-то поцеловал меня в губы. — Мы нашли ее, твердь любви. Здесь даже над мостами пишут слова о любви!
Я ничего не успела ответить моему суровому любовнику, потому что Камень пути внезапно заговорил. Очевидно, я случайно причинила ему боль. Хрустальный глаз запылал, из бирюзовой глубины всплыла женская улыбка, и вкрадчивый нежный голос произнес:
«Северо-Западный Мегафон приветствует вас! У вас восемь непрочитанных сообщений!»
— Невероятно… — прошептал Рахмани. — Кто этот Мегафон? Наверное, великий Слепой старец, раз он ждал нас заранее!
— А вдруг это их император? — задрожал Снорри. Он, видимо, тоже слегка понимал речь руссов, в Ютландии ведь их полно. — Мы здесь прохлаждаемся, а величайший повелитель всего северо-запада не спит ночью, ожидая нас!
— Иди первой, Женщина-гроза! — склонил голову Саади. — Ты заслужила это.
— Да, веди нас… веди нас. Иди первая, высокая домина! — Мои друзья, мои любимые родичи расступились, пропуская меня к вертикальной железной лесенке, уводившей в чрево моста. Кислые капли шлепали меня по голове, далеко наверху, громыхая и шипя, проносились диковинные экипажи счастливых подданных Северо-Западного Мегафона.
Я схватилась за ржавую гудящую перекладину и начала взбираться наверх. Навстречу любви и счастью.