4) Социальная революция не адекватна всему революционному процессу в целом. Он, будучи наиболее активным, динамичным видом исторического творчества, враждебным всякой рутине, не может не порождать большого разнообразия форм своего проявления. Социальная революция — важнейшая из них, своего рода кульминация революционных действий. Но она связана с известным уровнем развития общества и прежде всего классовой борьбы, т. е. в конечном счете с определенными фазами развития производства.
5) Начиная с Великой Французской революции отчетливо выявилась совокупность тех компонентов, которые составляют ядро социальной революции, делают ее возможной и необходимой. Это, во-первых, некоторый минимум социально-экономических предпосылок, позволяющих заменить устаревший способ производства новым, более прогрессивным. Это, далее, общественная сила, заинтересованная в утверждении новых экономических и политических отношений и способная сломить сопротивление сил, стремящихся сохранить прежние отношения. Такая революционная общественная сила слагается из пробужденных к активности народных масс, исполненных решимости сокрушить старый строй, и сознательного авангарда руководителей, могущих придать стихийному порыву масс определенную целенаправленность. Это, наконец, выдвижение в центр борьбы вопроса о политической (государственной) власти, о переходе ее к новому классу или новой классовой группировке. Только захват и удержание этой власти дают в руки революционных сил тот “архимедов рычаг“, с помощью которого можно осуществить исторически назревшие экономические, социальные, политические, национальные, культурные преобразования.
6) Всемирно-историческая “эпоха социальной революции” — это совокупность условий, создающих возможность, объективную основу, материальную подоплеку революций. Сами же революции возникают из опосредованного воздействия экономического противоречия через конфликты в области политических, идеологических, социальных отношений. Притом и самый острый конфликт не выливается в революцию, пока люди (революционные классы) не осознают его и не развертывают борьбу за его разрешение. Эпоха социальной революции неизбежно более или менее продолжительна. Она включает в себя широкий круг разнообразных и противоречивых процессов как мирового масштаба, так и локального значения: целых полос революционного брожения и разных форм подготовки к революции, революционного прорыва и борьбы революции и контрреволюции (гражданской войны), спада активности масс и частичных реставраций, реформ и контрреформ, относительного затишья и подъема новых революционных волн[38].
Современному читателю вероятно нелегко себе представить, почему в конце 60-х годов эта развернутая характеристика революций оказалась на самой грани того, что было дозволено напечатать в академическом издании. Надо вспомнить: на календаре был тогда 1968 год. То был год “Пражской весны”, когда в Чехословакии была предпринята смелая попытка создать социализм “с человеческим лицом”. Ответом стало (как в 1956 г. в Польше и Венгрии, но в больших масштабах) вооруженное вторжение войск Варшавского договора. Советские власти стали повсюду искать опасный “ревизионизм”, и их пугала именно широта научного подхода к “краеугольной” проблеме революции. Хотя, по нынешним меркам, трактовка была схематичной и не охватывала всего многообразия явлений. Так, не затрагивались столь важные аспекты перехода от традиционной цивилизации к индустриальной, именуемые ныне модернизацией, лишь осторожно подвергались сомнению некоторые стороны теории социально-экономических формаций, не выделялись проблемы социальной и личностной психологии, морали, культуры, менталитета и другие. В то время советские историки и философы только начинали робко рассуждать о “цене революции”, о массовых жертвах, о государственном терроре и “термидоре”.