Не сразу оправдался и другой аргумент идеологов колониализма. Они утверждали, что приобретение колоний откроет в самих метрополиях множество рабочих мест и устранит безработицу, поскольку Африка станет емким рынком для европейской продукции и там развернется громадное строительство железных дорог, портов и промышленных предприятий. Если эти планы и осуществлялись, то медленней, чем предполагалось, и в меньших масштабах.
Несостоятельным оказался довод, будто в Африку переместится избыточное население Европы. Потоки переселения оказались меньше, чем ожидалось, и в основном ограничились Югом континента, Анголой, Мозамбиком и Кенией — странами, где климат и другие природные условия подходили для европейцев. Страны Гвинейского залива, получившие название “могила белого человека”, мало кого соблазнили.
Но одними лишь экономическими и социальными факторами не объяснить “схватку за Африку” и те острые противоречия между европейскими странами, к которым она приводила. Нельзя недооценивать роль шовинистических амбиций, стремлений к имперскому величию и поддержанию великодержавного престижа. Манипулирование патриотизмом, национальными чувствами приводило к тому, что идеи все новых и новых колониальных приобретений поддерживались в европейских государствах даже теми слоями населения, которые, в сущности, ничего не получали от этих захватов.
Предубеждения и романтизация
К началу XX столетия “миру белого человека”, который тогда господствовал на планете, достался от прошлых веков пестрый букет представлений об Африке. Правда, отошла в прошлое идея античности: “из Африки всегда приходит что-то новое”, как и мысль Руссо о “благородном дикаре”. Зато широко распространилась уверенность в расовой неполноценности людей с черным цветом кожи, рожденная или усиленная веками работорговли и “схваткой за Африку”.
Широко бытовало мнение, что у Тропической и Южной Африки нет истории, что эти общества статичны, абсолютно неспособны к развитию, если нет вмешательства извне. О крупных каменных сооружений Зимбабве[629], возведенных в доколониальные времена, английский путешественник Теодор Бент писал: “всем прекрасно известно, что негры из-за характера своего мышления никогда не могли бы совершить столь сложную работу”[630].
История государственных образований доколониального периода не привлекала внимания европейцев. Само появление этих государств обычно объясняли тем, что в давние времена из Азии в Африку пришли скотоводы-хамиты и навязали свою культуру аборигенам — пассивным земледельческим народам. В фундаментальном труде немецких историков многотомной “Истории человечества”, переведенной на русский язык перед первой мировой войной, говорилось: “Громадная и неуклюжая по своему виду, с негостеприимными берегами, выжженными большею частью лучами тропического солнца, Африка… угрюма и загадочна, как сфинкс в египетской пустыне. И какова земля, таков и народ. Едва известный подвижным расам Азии и Европы в течение тысячелетий, своим цветом кожи уже как бы отверженный от ряда благородных народов, прожил он, замкнувшись, неисчислимые годы, не выходя из естественных границ своей территории для дружеского сношения или неприятельского нападения… Если мы можем сравнить историю рас Европы с деятельностью в ясный солнечный день, то история Африки только тяжелый ночной сон; спящего он успокаивает или тревожит, так что он с беспокойством поворачивается на своем ложе; но другие его не знают, а проснувшийся скоро забывает о нем”[631].
В конце XIX — начале XX в. наряду с предрассудками соседствовала романтизация Африки. В обыденном сознании европейцев Африка долго оставалась таинственной и загадочной — фантастическая природа, непроходимые дебри, невиданные звери, необозримые алмазные россыпи и неисчерпаемые богатства золотом.
631
История человечества. Всемирная история / Под общей редакцией проф. Г. Гельмольта: пер. с нем. СПб., 1909. Т. 3. С. 377.