Доркас побежала. Сперва неуверенно и медленно. Тело лишь вспоминало, как это – двигаться активно и долго. Держать равновесие. Ощущать, как ноют отвыкшие от физической нагрузки мышцы. Задыхаться, пока лёгкие враждуют с сосудами, кровь по которым мчится слишком быстро. Два коротких вдоха, два коротких выдоха. Так учил папа, наверняка, утративший надежду, что его девочка ещё бегает где-то, глотает ртом воздух, оглядывается лихорадочно.
На лестничной клетке уже отзвучал оглушительный спор мужчины и женщины. Выглянув из-за угла, Доркас увидела, как исступленно целует Родольфус свою невесту. Её пальцы запутались во вьющихся волосах. Цвет напоминает каштаны, которые дети жарили осенью и пересыпали потом в бумажные кульки, чтобы продавать на улицах щедрым маглам. Он вжимает её тело в стену, исследует плавные изгибы, заводит за спину запястье с выцветшей татуировкой, шепчет что-то неразборчиво, и она заливается лающим смехом. Кусает его шею, соскальзывает вниз, цепляется за грубый ремень.
Доркас испытала что-то сродни ревности. Пять лет Родольфус был единственным человеком, говорившим с ней, дотрагивавшимся до нее, напоминавшим, что это всё ещё жизнь. Что она не очутилась в лимбе. Что она существует на той самой Земле, где вспарывают лесной мох талые ручьи, жарится сочное мясо, светит солнце. Где другие люди являются хозяевами своей судьбы.
Доркас была начитанной и сообразительной. Потому словосочетание «стокгольмский синдром» уже давно прочно поселилось в её голове. Именно этим термином она и объяснила своё замешательство. Передернула плечами, огляделась и прошмыгнула вверх по лестнице. Пересечь этаж, добраться до другого спуска, не встретить никого по пути. Во сколько процентов реалист оценил бы вероятность успеха? Времени на расчеты нет. Страх и надежда ведут вперед лучше всяких маяков и компасов.
На этаже никого нет, но для облегченного выдоха слишком рано. Коридор кажется удивительно длинным. Длиннее только расстояние от родительского дома до этого места. Ни единого предмета мебели или растения. Голые стены, увитые паутиной трещин. Бесчисленные двери заперты, да и желания нет проверять, что там. Слишком велика вероятность столкнуться с друзьями Родольфуса. Если кто-то решит пройтись здесь именно сейчас, укрыться Доркас негде, и это заставляет её бежать быстрее. Игнорировать бьющееся у самого горла сердце, ноющие легкие, неудобные ботинки.
Доркас спустилась по пожарной лестнице на два этажа. В этой части здания ей прежде бывать не доводилось, потому каждый шаг мог обернуться тупиком. Обратить попытку побега в несчастливый финал. Вывести в цепкие руки надзирателей. Перевесившись через перила, Доркас разглядела дверь, заваленную хламом. Пыльные доски, безногие стулья, тюки с тряпьем преграждали желанный выход.
С лестничной клетки в диаметрально противоположные стороны вели коридоры. Один ничуть не отличался от того, что девушка миновала минутами ранее. Другой представлял собой крытый переход в другой корпус. Блеклые стены вспарывала лунным светом непрерывная линия окон. Сломанная мебель сужала и без того тесный проход. Продырявленные ржавыми пружинами диваны, покосившиеся тумбы, скрипучие столики на колесах удручающим нагромождением возвышались над сколотыми полами.
Впереди задергалась заедающая дверная ручка. Доркас юркнула за пыльную кушетку, сжалась в комочек, затаила дыхание. Две пары ног наполнили гулким стуком холодный переход.
- Переночуешь у меня? – девичий голос прозвучал заискивающе, игриво, волнующе.
- Посмотрим, - уклончивый ленивый ответ. Ни толики интереса.
Сквозь узкую щель меж сидением и спинкой Доркас разглядела его. Высокий, тощий. Словно складная линейка – толкнешь в спину, и ноги прижмутся к грудной клетке, образуя плоскую черту. Густые черные волосы сливаются с темным джемпером. Бровь рассекает свежий шрам. Уже стянулся, зарубцевался, но ещё не сравнялся с кожей. За его профилем соблазнительницу совсем не видно.
- Я тебе надоела? – легко представить, как надуваются от обиды пухлые губы. Голос вибрирует – не то от подступающих слёз, не то от злости.
Хлопок двери оборвал чужой диалог, и можно бежать дальше. Ещё одна лестница дразнит спуском к желанному лесу. На ступенях свежая грязь с чьих-то ботинок размазана неразборчивыми отпечатками. Почти теряя бдительность, Доркас помчалась вниз, скользнула ладонью по перилам, перепрыгивая пролет. Застыла у двери – светлой, засаленной, не сдерживающей завывания ветра. Нерешительно повернула ручку и вдохнула полной грудью свежий холодный воздух. Хвоя, влага и мох.
Грубое холщовое платье Доркас совсем не защищало от ноябрьских заморозков. Голые ноги покрылись мурашками. Тело охватила дрожь, но девушка ступила на протоптанную землю. Путающим следы зайцем метнулась в куцые кусты. Бросилась вперед, не разбирая дороги. Лишь бы уйти, как можно дальше. Не позволить себя догнать. Уже после интуиция и инстинкты выведут к дому. Пусть продрогшую и простывшую, но свободную.
Ночной лес переполняли шорохи и звуки. Хруст ветки под чьей-то ногой или лапой. Надрывный крик совы. Хищные птицы больше не почтальоны. Разве что предвестники мрачных событий. Шелест голых веток, жаждущих оцарапать побольнее голые руки беглянки. Отхлестать сведенные судорогой лодыжки. Волчий вой. Протяжный, надрывный, яростный.
Доркас миновала лысый холм, перепрыгнула через ледяной ручей, омывающий поросшие мхом темные валуны. Скатилась в овраг, ощущая на коже мерзлое прикосновение пожухшей листвы. Обхватила себя руками в бессмысленной попытке согреться. Кинула беспомощный взгляд на звезды. Ни одной путеводной – все, как одна, далекие и безразличные. Вой зазвучал совсем близко. Доркас спешно осмотрелась, выбирая дерево, на которое смогла бы забраться, спасаясь от зверя. Шагнула к ветвистому дубу и замерла.
Сердце пропустило удар.
Гигантский волк выпрыгнул ей навстречу. Короткая шерсть стоит на загривке дыбом. Прижал к длинным лапам лохматый хвост, увенчанный кисточками. Вытянутая пасть обнажилась в жадном оскале. С массивных клыков тянутся нити густой слюны. Щелевидные зрачки впились в её лицо. Расширились на мгновение, или девушке это только показалось. Жалобный и вместе с тем лютый вой нарушил тревожный такт лесной мелодии. Челюсти разомкнулись, и волк бросился к Доркас.
Грубый толчок в бок, и она рухнула на землю. Не успела сгруппироваться, разодрала в кровь колени о сухие щупальца коряги. Перекатилась на живот, царапая предплечья. Зажмурилась от оглушительного выстрела и обернулась, уставившись на своего спасителя во все глаза. Родольфус в ветхой мантии сжимает в руке пистолет. Зверь, рыча и завывая от боли, отступает в лесную чащу. Из лапы сочится кровь, пропитывает насквозь густой темный мех.
Опомнившись, Доркас, пошатываясь, поднялась на ноги и побежала в противоположную от волка сторону. Два вдоха. Два выдоха. Не оглядываясь. Тяжелые шаги совсем близко. Ни окрика, ни приказа, ни команды. Родольфус – охотник, а она – маленький наивный зверек, никак не принимающий простую истину: всё предопределено. Её жизнь закончилась в тот самый миг, когда неряшливо одетый мужчина схватил её у кромки леса.
Сильные руки сжали кольцом грудную клетку. Горячее дыхание обожгло затылок. Исступленная досада выбила почву из-под натруженных ног, и колени подкосились. Доркас сползла на землю, устремив перед собой пустой взгляд. Безвольно легли на замерзшие бедра руки. Длинные пальцы мужчины заботливо вытащили из стиснутого кулака скальпель и отбросили. Согретая чужим теплом мантия обволокла тяжелыми складками плечи, спину и грудь.