В целом Камилл был дружелюбным человеком, хотя временами мог запанибратски обращаться хоть к богачам, хоть к королям, хоть к аристократам. Хотя с Кайером у них разговоры как-то не клеились: почему-то, едва приметив его, Камилл мрачнел и норовил уйти. И иногда даже Кайеру казалось, что странный менестрель каким-то нутром чует его присутствие. Когда он пытался подкрасться к нему, прикрывшись силами Посланника Небес, взгляд Камилла вдруг перетекал со слушателей — если таковые имелись, не важно, человек или брошенный кем-то на улице облезлый исхудалый пёс — и попадал туда, где стоял и прятался иноземец.
— Ты преследуешь меня, что ли? — не вытерпел как-то Камилл, — Куда ни пойду — везде мне мерещится твоя физиономия, даже если на улице ни души и темнота хоть глаз выколи!
— А ты, что ли, меня намеренно избегаешь? — не выдержал и Кайер.
— А на что мне твоя физиономия? Портрет, что ли рисовать?..
— А ты умеешь рисовать портреты?
— Умею, не умею… какая разница? Даже умел бы — и не стал.
— Ты… почему ты ненавидишь меня? — инквизитор нахмурился.
Менестрель вздохнул и вдруг признался:
— Нет, я не ненавижу тебя. Но почему-то видеть твою физиономию не могу. Словно ты мне когда-то из окна на голову ведро помоев шваркнул. Вот помню, что не было такого ничего… но всё же… всё же не хочу разговаривать с тобой…
— Ну, бывает, — только и мог сказать инквизитор.
«В общем-то, после всего того, что я сделал этому миру, меня не то что сам его Бог, но и последний из его бродяг ненавидеть должен»
Камилл, почему-то вдруг склонив голову, внимательно смотрел на него.
«Хотя все остальные принимают меня за своего. Один лишь он относится ко мне как к кому-то враждебному. Странный менестрель»
Камилл вдруг подобрал свой инструмент — тот самый, с трещиной, и флейту, которую то ли купил, то ли получил от кого-то взамен разбитого струнного друга — и собрался было вновь уйти, как его окликнули.
— О, кого я вижу! Сам Камилл! Давно тебя и твоих усов в нашей столице не видали! Почитай, уже года два прошло! — приветствовал его высокий толстяк одетый как обычный горожанин.
Рядом с ним робко переминался с ноги на ногу щуплый низкий парень в роскошных одеждах.
— Что, тот самый? — тихо спросил юнец.
— Он самый! Надо хватать птичку, пока не улетела! — зашептал толстяк, нагнувшись к его уху, — Ваше сиятельство, подарите серебряк, хоть в жалованье, хоть в долг!
— Да бери, бери! Только пусть споёт.
— Тогда и вина налей, — громко сказал Камилл, усмехнувшись, — Чтоб не зазря мне юнцов обирать. Небось, с него родители потом спросят, куда девал, что купил.
— А… ты… вы откуда знаете?! — вытаращился парень.
— Да что-то… робкий ты какой-то, — Камилл чуть склонил голову, изучая его лицо, — Уж извини, но вид у тебя какой-то затюканный. А одёжа знатная, стало быть, не от нищеты ты такой дёрганный. Стало быть, из-за долгов или из-за родителей. Вот, я просто так вторую мысль сказал.
— Всё-то ты знаешь, Камилл! — радостно сказал толстяк и сильно хлопнул его по плечу.
Менестрель пошатнулся от удара, но устоял.
— По такому поводу надобно и выпить. Ну, как тебе эта мысль? Да закажем не простого чего-нибудь, а? Как ни как, я такую знатную особу в первый раз угощаю, — мужчина склонился к робко замершему парню, — Уж извини, ваше сиятельство, а, кажется, я искусство больше денег почитаю.
— Да ничего, — тот смущённо улыбнулся, — У всех свои вкусы.
— Ласточка ты моя! — умилился толстяк, — Вот за это-то я тебя и люблю! Папаня-то твой зверь каких поискать, а ты — настоящее чудо. И как только такой у таких-то уродился? Ну, пойдём! — он покосился на замершего в стороне Кайера, — И ты, парень, пойдём с нами! Чай, вместе знатное вино хлебать веселее, чем одному! Уж на что я люблю знатное вино, но в одиночестве его хлебать скучно!
Камилл мрачно покосился на невольно заулыбавшегося Кайера — впервые за несколько тысячелетий кто-то проявил к нему неподдельный интерес и даже решил угостить — но смолчал.
Так что пили они вчетвером — знатному отпрыску тоже налили, на дне бокала — и болтали о всякой всячине. А потом Камилл долго пел. В трактир набилось столько народу, что яблоку было негде упасть. И в двери, в окна тоже лезли чьи-то многочисленные головы. В итоге, уже под вечер, крыша вдруг проломилась неподалёку от увлёкшегося певца — и на чьи-то невинные головы полетели щепки и какой-то грузный мужчина, от одежды которого нестерпимо несло свежей и тухлой рыбой. Люди зашикали, заругались. Богатый отпрыск поморщился от неожиданно повеявшего на него рыбного запашка.