Так они просидели рядом на мокрых холодных прибрежных камнях. Кажется, так они просидели вдвоём тысячу лет.
И ад вдруг стал казаться не таким уж и адом.
Ад перестаёт быть адом, когда рядом хотя бы кто-нибудь есть. Когда ты не один. И когда этому кому-то до тебя хотя бы какое-то дело есть. Даже если он всего лишь желает использовать тебя, а иных объяснений его радушию больше нет. Всё-таки приятно, когда в твоём адском одиночестве есть мгновения, когда ты уже не один.
— Хреновая, смотрю, у тебя жизнь, — задумчиво сказал Благ спустя какое-то время, — Я не знаю ничего о тебе, но уверен, что твоя жизнь была хреновой.
Кайер осторожно отодвинул его руки со своей спины. И парень, поняв, его выпустил из объятий, сел в стороне. Впрочем, не выдержав пустоты и холода морского ветра, Кайер пересел поближе к нему. Белокрылый оглянулся, на миг. Потом толкнул его плечом в плечо, шутя. Мужчина толкнул его в ответ, посильней.
Потом они сидели и сколько-то смотрели на грозное море. Было хорошо и уютно сидеть рядом с кем-то вдвоём. После того, как устал от одиночества и его пустоты.
— А у тебя какая была жизнь?
— Хреновая, — мрачно ответил Благ, — До того, как я получил дар Небес, я был редкостным мерзавцем.
«И он?..»
Кайер украдкой пристально взглянул на собеседника, удивляясь этому неожиданному совпадению.
— Я был таким гадом, что довёл нашего Творца, прикинь! — парень повернулся к нему, грустно улыбнулся.
«Он умудрился довести бога своего мира?»
— И?..
— И он меня едва не убил, — Благ неожиданно фыркнул, — Точнее, он пытался. Но я выплыл из тонущей кареты. Сам выплыл, но ни кучера, ни лошадей не пытался спасти. Я видел его лицо. Видел лицо сотворившего наш мир, каким он смотрел на меня, когда я ругался об утонувшем мече. Древнем фамильном мече. Он тогда волновал меня больше сдохнувших кучера и лошадей. Правда, Творец тогда отвернулся от меня и ушёл.
— А может… он не пытался тебя убить? А только пытался дать тебе шанс? Хотя бы чтоб ты попытался спасти своего кучера?
— Думаешь, Киа пришёл тогда, чтобы дать мне шанс? Не для того, чтоб меня утопить?
— Если бы он хотел убить тебя, то мог бы и убить насовсем.
— Мог бы… — Благ растерянно моргнул, — Но потом он не мешал мне умереть! Однажды, когда я шёл от любовницы, и размяк, весь такой довольный, на меня напали бандиты, подкупленные кем-то из моих врагов. Они долго били меня, порезали мне мышцу на ноге, чтоб я не смог убежать, бросили истерзанного в грязи и ушли. Тогда Творец мира пришёл ко мне. Он просто смотрел, как я подыхаю, но вмешиваться не хотел. Он просто ушёл и оставил меня.
— Но всё-таки ты не сдох.
— Ага, — грустная улыбка, — Киа сам этого не ожидал.
Они какое-то время молчали, смотря на волны, страстно облизывающие берег. Брызги, долетавшие до них, уже вымочили их одежду, леденили тело. Но холод отвлекал от чего-то жуткого, замершего внутри, в душе. Когда душе очень больно, то боль и страдания тела от этой боли отвлекают. Не дело терзать и мучить своё тело, но иногда так хочется куда-нибудь деться от этой жуткой душевной боли! Хотя бы на миг убежать от неё. Хотя бы на миг!
— Так как же ты… выжил?
Благ повернулся, взглянул испытующе ему в лицо. Этот молодой хранитель был третьим существом из этого мира, чья судьба волновала его, за сколько-то проведённых здесь тысяч лет. Сначала до сердца Кайера невольно достучался бог пленившего его мира — вот от кого он не ожидал! Потом — музыка Камилла. А теперь — и этот дерзкий белокрылый. Страшно иметь симпатию и привязанность к кому-то, потому что потом их придётся потерять. Анжелу и Камилла Кайер уже потерял. А Кьякью… может, хоть с богом чужого мира ему когда-нибудь доведётся повидаться, если уж он застрял тут? Вот с Кьякью он бы повидаться хотел!
— Я лежал и подыхал на мостовой. Где-то звучала музыка: в городе был пышный праздник. Все праздновали, а я подыхал, — голубые глаза хранителя потемнели от неприятных воспоминаний, — Но какая-то нищая девочка не прошла мимо меня. Села возле меня на грязную мостовую, говорила со мной, отвлекала от боли и страха перед смертью беседой. Положила мою голову себе на колени. Осторожно гладила моё лицо. И спела мне песню. Жуткую, пронзительную песню о девочке, замёрзшей зимой на снегу. Слишком светлой душе, чтоб духи зимних ветров смогли ею завладеть, — улыбка скользнула по его губам, — Она так красиво пела её! На какие-то мгновения я забыл о боли. Я думал только о песне и о ней. О юной певице, которая никогда не будет петь в театре.