Благ набрал полную грудь воздуха, прислушался к родившейся внутри него музыке, пригляделся к родившейся мечте — ей, мечте, всё равно, что творится вокруг и что случилось с человеком — она всё равно придёт и поманит сказкой… нереальной, но такой сладкой-сладкой…
Хранитель робко пропел:
Льются через край лучики зари,
Побеждая в мире тьму ночную.
Помолчим чуть-чуть! Нет уж, говори!
Долго не слыхал милую мою, родную…
Слова возникали где-то внутри него и упорно рвались наружу… Благ тихо добавил:
Верю, тишина вечною не будет!
Нахмурился, отчаянно прокричал:
Только иногда вся моя беда ликует…
И тогда боюсь, будто никогда не убудет
Ледяного вихря, что давно в сердце моём дует!
Казалось, что боли стало чуточку меньше. И лучше отдаться ветру, льющейся неведомо откуда песне, чтобы только не вспоминать…
Вечность жду тебя, ведь обещала мне,
Если путь найдёшь обратно, то вернёшься…
Мне приснился сон. О твоей судьбе…
И твоё лицо… Ждал, что обернёшься…
А ещё оказалось, что боль можно отдавать словам — и выплёскивать из себя вместе с ними…
Я во сне с тобой, я шучу, молчу и тебе пою…
И для нас одних на века звёзды и рассветы…
Молча посидим? Нет, поговорим! Я тебя молю!
Но окончен сон… Где ты? Где ты?! Где ты?!
Благ сжал голову руками, отчаянно прошептал:
Я схожу с ума: сон смешался с днём…
Впрочем, не беда! Лишь бы иногда
Увидать тебя! И пускай ледяным огнём
Я сожгу себя! Лишь бы хоть когда…
Задумчиво повторил:
Я во сне с тобой, я шучу, молчу и тебе пою…
И для нас одних на века звёзды и рассветы!
Молча посидим? Нет, поговорим! Я тебя молю!
И сорвался на крик:
Но окончен сон: я опять один! Где ты? Где ты?!
Неожиданно прервался — кот испуганно следил за хозяином — и расхохотался. Долго смеялся, отчаянно, громко, а потом заплакал.
Зверь не выдержал, грудью ринулся на ненавистную воду, сжался как пружина, распрямился, взлетел на камни, выступавшие над берегом и волнами. И полетел по камням, не смотря вниз, на воду между ними, к растерянному и дорогому ему человеку… Добрался, не сорвавшись, запрыгнул на колени к хозяину, жалобно мяукнул, отвлекая от тягостных мыслей…
Странно, я будто бы видела их двоих… Старейшину белых и того чудного кота… Я их уже видела… Я их точно уже видела! Но где? Когда? Во сне? Наяву?
— Потерпи! — тихо попросил отец, — Ты со временем к этому привыкнешь. Иногда это даже интересно: знать о случившемся вдали от тебя. Но иногда это будет больно: чья-то чужая боль будет ощущаться как твоя собственная. Станет казаться, что тебя уже нет. Будто тело или сердце уже не твои. Это пройдёт. Все хранители проходят через это. У кого-то, правда, слабее, у кого-то — на грани… Просто ты начинаешь ощущать, где не хватает Равновесия. Когда ты приведёшь в порядок изначальные силы в том месте или человеке, ты успокоишься…
Плача, качнула головой.
— Папа, мне страшно! Я схожу с ума!
Он вдруг замер, как-то молча заглянул мне в глаза.
— Мне страшно! — всхлипнула, потянулась к нему.
Старейшина меня легонько обнял, я обхватила его шею руками. Стало хорошо и уютно. Словно мы и не расставались никогда. Словно он всегда был тут, рядом со мной.
— Обычно события, происходящие с их близкими, зацепляют людей больше всего. Радостные и грустные. Или те, которые они сами увидели. Но когда люди слышат о случившемся где-то, с чужими людьми, то кого-то это цепляет, кого-то — слабо, кому-то и вовсе всё равно. Вот только стать хранителем — это сродниться со всем миром. Чужих не осталось. Чужих просто нет. Все свои. Ты со всеми связана невидимыми нитями. Поэтому отныне их боль ты можешь воспринимать как свою. Но их радость и спокойствие — станут и твоей радостью, твоим спокойствием. С одной стороны, такое единение с миром безумно пугает, но с другой — ты получаешь силу умиротворять всё вокруг…
Отец говорил, говорил… Часть его слов я слышала, часть пролетала мимо моего сознания…
— Ну вот смотри: есть люди с хорошим нюхом. Есть обычные. Есть те, у кого заложен нос. У тебя бывал когда-нибудь заложен нос?