— Всё равно. Они хорошие люди, хоть и поддались навету. Отец Маркас писал, как на стенах вы в одиночку дрались сразу с двумя порождениями ночных демонов. Потому здесь погибли бы все… Пусть лучше я один. И ещё. В лесу у дороги к тракту вас ждёт мой младший сын с лошадьми.
— Вы хороший человек, — повторил Ислуин. — Подозреваю, лошадей за такой короткий срок вы могли взять только в церковной конюшне. И платить за них собираетесь из своего кармана. Потому держите, — магистр сунул в руки священнику увесистый кошель.
— Тут слишком много…
— Остаток, — усмехнулся Ислуин, — потратите на ремонт. И ещё. Вы ведь понимаете, что Сберегающие так просто всё не оставят?
— Понимаю. И готов.
— Ну откуда у вас такая тяга к самоубийству, — буркнул себе под нос магистр. После чего, уже обращаясь к священнику, сказал. — Инквизиция обязательно приедет расследовать. И вас, как поддержавшего ложный навет, ничего хорошего не ждёт. Даже с учётом нашего спасения — наверняка ссылка. Потому, когда приедут Сберегающие, пусть старший из них передаст некоему отцу Энгюсу из Турнейга привет от того, с кем они вместе учили одного подающего надежды молодого человека, и следующие слова: «Светоч не может победить ночь, но способен отогнать тьму вокруг себя. А ещё может указать дорогу в город Торфинс, где рядом с городом есть усадьба с башенками и старым садом». Это убережёт вас от неприятностей.
— Спасибо.
— Рано ещё благодарить. Лучше пока помогите поджечь дом. Нехорошо получится, все сейчас видят, как он горит, очнутся — а дом целый.
Облитые маслом стены занялись быстро, после чего Ислуин и Лейтис растворились в подступившей ночи, а погромщики очнулись и тут же продолжили ломать забор, кидать обломки в огонь и радостно орать: заклятие магистра истошно визжало из пламени криками якобы горящих заживо. Не участвовал в бесноватом действе лишь священник — он отошёл в сторону, в темноту. Чтобы никто не видел до боли стиснутых рук и губ, которые на каждый вопль толпы беззвучно шептали: «Они люди. Они всё же люди…»
Пламя второе
Огонь во тьме
Отец Энгюс нашёл Харелта в одной из небольших комнат, спрятавшихся на самом верхнем этаже старого крыла городского особняка семьи Хаттан. И, судя по стоявшей на столе бутылке креплёного вина и бокалу, парень решал для себя тяжёлый вопрос: пить или не пить? С одной стороны, вроде в его ситуации положено заливать горе спиртным. С другой не очень то и хочется. Священник шумно пододвинул свободный стул так, чтобы сесть лицом к Харелту и при этом опираться локтями на спинку, упёр подбородок в ладони и спросил:
— Давно ты так? Ладно, можешь не отвечать. Я успел спросить. С утра. Значит, открыл ты бутылку часа два назад, но она всё ещё полнёхонька. По-моему, ответ вполне очевиден.
— Отче, ну поймите же…
— Пойму. Почему не понять? Разругался с девушкой, которую считал невестой и без пяти минут женой. Бывает.
— Отец Энгюс. Дело не в этом!.. — Харелт стукнул по столику так, что бутылка и бокал жалобно подпрыгнули.
— Ну почему же? Когда выясняется, что любимая девушка, ради которой ты поссорился со своими друзьями, тебя использует, и нужны ей только твои связи и положение… Кстати, — священник широко улыбнулся, — по всему дому вовсю заключают пари — напьёшься ты или нет. Заодно расплачиваются по старому закладу: на то, в какой день ты прозреешь.
— Вы! Вы! — Харелт снова ударил по столику. Бутылка не выдержала и полетела на пол… Но не упала, подхваченная плавным кошачьим движением отца Энгюса.
— М-м-м, да это виноградники твоего дяди, и выдержка не меньше пяти лет… — принюхался священник, прежде чем поставить вино в дальний угол комнаты. — Харелт, ты варвар. Если так уж приспичит надраться в хлам, будь добр, в следующий раз делай это, пожалуйста, дешёвым портвейном. Можешь самогоном. И эффект достигается быстрее, и голова наутро болит сильнее, что способствует раскаянию за содеянное. А переводить на пьянку такое великолепное вино — это настоящее преступление перед истинными ценителями.
— Вы все знали… — парень без сил затих в своём кресле. И почти шёпотом закончил. — И ничего мне не сказали.
— А что тебе должны были сказать? — с лица отца Энгюса исчезла дурашливость, в воспитанника полетел насмешливый взгляд. — Ты взрослый человек. И сам строишь свою жизнь.