– Ника – вполне нормальное имя, – кивнул он серьезно. – Правда, здесь тоже принято иметь для посторонних второе. Что–нибудь придумаем. Что ж, рассказывать мне придется долго. Дольше, чем думал, с самого начала.
Полное мое имя очень длинное и на современном языке не слишком ладно произносится, примерно как Аэртоэльверриан. Обычно сокращается по–любому – Арт, Альв, Вэрри, Риан… Впрочем, уже давно некому звать меня по имени. Все дорогие моему сердцу ушли по тем стертым ступеням, и следы их остыли. А я по–прежнему здесь, хоть и думал еще вчера, что поводов оставаться в мире больше нет. Я хранитель памяти, которая стала никому не нужной, кроме тебя. Ты со своими вопросами упала как раз по адресу, девочка. Я вижу в этом добрый знак, впервые с тех страшных времен, когда мир сотрясся в агонии, распадаясь под натиском сокрушительного зла.
Слушай.
Наш Релат – мир удивительный и прекрасный. Здесь почти не было войн. По крайней мере таких, когда вымирают народы и земля горит под ногами. Природа добра. Урожаи обильны, травы целебны, леса полны дичи. А если пришла большая беда, достаточно позвать снавь. Может, и не избавит от напасти вовсе, но смягчит удар. Снави рождались в этой земле всегда, чаще женщины, но не обязательно. С раннего детства они видели сны – цветные, яркие, в которых сознательно жили и играли, меняя ткань мира сновидений. Таких рождалось немного, один ребенок на сто, а то и реже, способен на игру. И еще, сны обычно уходят, когда малыш вырастает. Способность жить в ночной реальности сохранял хорошо если один подросток из сотни одаренных крох. Вот за ними в свое время приходили старшие и проводили юных через посвящение. Которое одних делало видьями, а других – обычными людьми. Ну разве немного более чуткими и везучими и, чаще всего, проживающими долгую и спокойную жизнь.
Нет никакой возможности заранее узнать, кто обретет и сохранит дар. Нельзя его унаследовать, передать, разбудить. Зато утратить можно, как и отказаться сознательно. Да и, честно говоря, многие ли захотят обладать силой, которая требует жить для других, не зная дома и покоя…
Я всегда полагал, что дело не в природных талантах, а в человеке, в его выборе. Сохранит ребенок, взрослея, способность по–детски радоваться миру, не примет зла, сумеет чувствовать чужую боль как свою и захочет помогать незнакомым людям, не требуя награды, – будет снавью. Захочет жить только для себя, изломает душу гордыней и жадностью, – перестанет видеть сокрытое. Может, я и был почти прав. До определенного времени.
Пока две сотни и еще двенадцать лет назад в мир не пришли братья.
Это были близнецы, и дали им одно имя на двоих, как принято. Атирас–го и Атирас–жи. Го – значит старший. Хоть и разница–то у них – минут в пять, а для наследования и меньшего довольно. Они родились в княжеском роду Карн, что правит здесь, столица в десяти днях пути на зимний закат. Атирас–го был объявлен наследником рода и трона. Жи рос слабеньким и болезненным, брат его всегда защищал, оберегал, очень гордился тем, что способности хилого пацаненка с годами растут.
Искать снавь для посвящения брата поехал сам Атирас–го. Искать вовсе не обязательно, но младший попросил… Он вообще рос робким и многого ждал от окружающих. Особенно – от любимого старшего брата. А просил он потому, что с некоторых пор видел сны все реже. Потеряв дар, он страшился утратить братскую любовь и уважение. Терзался, видимо, страшно. А тут еще смерть матери, нелепый несчастный случай на княжеской охоте. Мальчик таял на глазах, и старший брат готов был звезду с неба снять, лишь бы Жи, младший, стал прежним и опять улыбался. Вот и поддался на уговоры, уехал в дождливый, слякотный предзимний день.
Не лучшее время для странствий.
Го направился к подножию Радужного. Достигнув этих мест, разузнал, что в Красной степи беда, кочевники позвали снавь. Тогда княжич решил догнать ее и поехал берегом, спускаясь по течению Рельвы, которая петлями уходит на юго–восток, минуя серебряную ковыльную равнину арагов, в Красную степь кочевников илла, что раскинулась вокруг внутреннего Золотого моря. Оно пресное, давало воду степи, и люди не знали засух. Дальше Рельва неспешно и широко (берегов с середины не видать) струилась к океану, там земли пыльные, горячие, много песков. Так было… ну да ладно, вернемся к братьям.
Итак, Атирас–го был вежливым юношей, к тому же он торопился обрадовать брата, потому и решил сам поехать за снавью, а не посылать гонца – слишком вышло бы по–княжески формально и долго. Он вступил на земли арагов, даже не уточнив, какая беда так обеспокоила кочевников.
Две сотни лет назад черным мором звали болезнь скота и людей. Снави обычно отделяли зараженный скот и требовали его сжигать. А людей лечили. Правда, спасти удавалось не всех. Когда больной впадал в сонное лихорадочное забытье, шансов почти не оставалось. В общем, дело давнее и темное. Почему Атирас–го сунулся туда, где сожгли скот? Похоже, хотел сократить дорогу и не встретил дозоров, или он просто заплутал в незнакомой степи, где одно место неотличимо похоже на другое для неопытного путника. К тому же, возможно, ехал ночью и не обратил внимания на колья с черными полотнами…
Когда его привезли к снави, было уже почти поздно.
Сиртэ я хорошо знал, она всегда боролась до последнего. Отчаянная девочка, совсем молоденькая, очень талантливая, очень упрямая, совершенно не признающая поражений. Если кто и мог помочь, то как раз она… Беда, что снавь, увы, была бесконечно вымотана. Черный мор – не шутка.
Шанс оставался всего один. Перелить княжичу жалкий остаток силы, чтоб продержался сколько можно, и везти его к Радужному. Здесь место уникальное, могучее, словно созданное для слияния снави с миром. Только здесь можно пройти второе посвящение. У подножья Змея был тогда древний алтарь. Теперь он затоплен.
А тогда…
Здесь их встретил Атирас–жи, он почуял, что с братом беда. Правда, во всем обвинял не себя, подбившего старшего на бессмысленную поездку, а всех вокруг. Более иных Сиртэ, потом уж и глобально, соседей Карна, – арагов и илла. Еще он потребовал своего участия в обряде. Говорил, что у него яркий дар, он нужен брату, и если тот все–таки уйдет, то без старшего ему не жить.
Почему Сиртэ уступила уговорам, не ведаю.
Может, приняла на себя бессмысленные обвинения. Или рассчитывала всерьез на то, что Го вернется ради брата. Наконец, не смогла отказать им в последней встрече, потому что шансов уже не осталось никаких…
Причину нам не узнать.
Зато известно достаточно точно, к чему привели уговоры младшего княжича. Она не только позволила Жи присутствовать, но и дала светоч. Фактически поделилась своими душой и даром, заключенными в тонкую защитную оболочку, – чтобы не сожгли юношу. Так, поверь, делать нельзя, и она–то знала о запрете, но все сошлось роковым образом. Рядом никого старших не оказалось, я тоже был в отъезде.
То, что случилось дальше, вообще, кажется, не могло произойти.
Жи и Сиртэ спустились по ступеням. Ты вчера была там. На грани света и тени они звали Го, но безответно. Одним богам известно, что стало потом. Точно скажу одно: Жи вернулся назад безумным, Сиртэ не вернулась вовсе. Он выпил ее душу досуха. Тело маленькой илла рассыпалось пеплом. Останки брата Жи доставил в столицу и там устроил мрачные и торжественные похороны, а на свежей могиле дал страшную и невозвратную клятву не просто уничтожить всех повинных в гибели Атираса–го, наследного князя рода Карн, но сделать жизнь немногих выживших земным адом, лишить их всего, что было дорого. Мол, у него после смерти брата ничего не осталось, почему тогда и другим не страдать? Все виновные – это араги, илла и прошедшие посвящение одаренные, то есть снави…
Слова падали монотонно. Было видно, какой болью даются они Риану. Иногда он надолго замолкал и безнадежно смотрел на Змея, струящегося с гор. Словно искал поддержки. Таким был Радужный и две сотни лет назад – радостным, прекрасным, живым. Только он и остался от прежнего мира. Он и Риан… Сколько же лет, вернее, веков, загадочному хранителю? Друзья уходят по ступеням, а он по–прежнему здесь, на пороге, один. Живая память. И боль.