— Я начинаю? Потому что моя история наверняка короче выйдет.
Он кивнул. Наконец-то у меня есть собеседник! Я вдруг поняла, что события последних суток буквально распирают меня, и стала торопливо выплескивать информацию на благодарного слушателя. Вот выскажусь — и потребую объяснений. А то надо ж, какие умные: «три вопроса». Какие там три, их уже несчетно накопилось!
Он слушал замечательно, заинтересованно, внимательно, ничего не упуская. Я начала с краткого сумбурного описания своего мира и проблем той жизни, хотя сегодня они выглядели мелкими, полузабытыми и чужими. Невероятно, но позавчера я ими жила. Дура, он в точку попал. Увольнение я считала концом света, одиночество — трагедией, плохую погоду — поводом для слез. Две беды из трех, если честно, вообще сугубо потенциальные. Про погоду тоже стыдно вспомнить. Нормальная была погода, бодрая — мокрый снег, ветерок. Тоже мне, поводы для паники!
А вот оказалось, что и ступени, ведущие вниз, это не всегда последнее воспоминание жизни…
Внимание своего единственного слушателя я ощущала буквально кожей, как и растущее, по мере моего повествования, удивление. Он не перебивал, он целиком верил мне, и при том выглядел все более растерянным. Наконец я добралась до финала.
— Получается, вчера я трижды была рядом с последней чертой. Но осталась с этой стороны, что не может не радовать. Видно, мир меня не хочет отпускать, уж не знаю, чем заслужила. Наверное, аванс. Тут удивительно хорошо. — Я потянулась и пересела поудобнее, подобрав ноги. — Я до странности активно не хочу назад, но очень не прочь еще раз повидать Мейджу. Без моих знаний о том мире она пропадет.
Компьютеры, интернет, телефоны, автомобили… Тяжело ей будет. Даже слов подходящих нет. Профессии тоже. И еще: мне в этом мире надо какое-то имя завести, старое оставлять не вижу смысла. Было, правда, у меня второе — для подписи работ, еще детское. Ника. Так, пожалуй, и зови, пока не разберемся.
— Ника — вполне нормальное имя, — кивнул он серьезно. — Правда, здесь тоже принято иметь для посторонних второе. Что-нибудь придумаем. Что ж, рассказывать мне придется долго. Дольше, чем думал, с самого начала. Полное мое имя очень длинное и на современном языке как-то не слишком ладно произносится — примерно как Аэртоэльверриан. Обычно сокращается по-любому — Арт, Альв, Вэрри, Риан…
Впрочем, уже давно некому звать меня по имени. Все дорогие моему сердцу ушли по тем стертым ступеням, и следы их остыли. А я по-прежнему здесь, хоть и думал еще вчера, что поводов оставаться в мире больше нет. Я хранитель памяти, которая стала никому не нужной, кроме тебя. Ты со своими вопросами упала как раз по адресу, девочка. Я вижу в этом добрый знак, впервые с тех страшных времен, когда мир сотрясся в агонии, распадаясь под натиском сокрушительного зла.
Слушай.
Наш Релат — мир удивительный и прекрасный. Здесь почти не было войн. По крайней мере таких, когда вымирают народы и земля горит под ногами. Природа добра.
Урожаи обильны, травы целебны, леса полны дичью. А если пришла большая беда, достаточно позвать снавь. Может, и не избавит от напасти вовсе, но смягчит удар.
Снави рождались в этой земле всегда, чаще женщины, но не обязательно. С раннего детства они видели сны, — цветные, яркие, в которых сознательно жили и играли, меняя ткань мира сновидений. Таких рождалось немного, один ребенок на пять десятков, а то и реже, способен на игру. И еще: сны обычно уходят, когда малыш вырастает. Способность жить в ночной реальности сохранял хорошо если один подросток из сотни одаренных крох. Вот за ними в свое время приходили старшие и проводили юных через посвящение. Которое одних делало видьями, а других — обычными людьми. Ну, разве немного более чуткими и везучими и, чаще всего, живущими долгую и спокойную жизнь.
Нет никакой возможности заранее узнать, кто обретет и сохранит дар. Нельзя его унаследовать, передать, разбудить. Зато утратить можно, как и отказаться сознательно. Да и, честно говоря, многие ли захотят обладать силой, которая требует жить для других, не зная дома и покоя…
Я всегда полагал, что дело не в природных талантах, а в человеке, в его выборе.
Сохранит ребенок, взрослея, способность по-детски радоваться миру, не примет зла, сумеет чувствовать чужую боль как свою и захочет помогать незнакомым людям, не требуя награды — будет снавью. Захочет жить для себя, изломает душу гордыней и жадностью — перестанет видеть сокрытое. Может, я и был почти прав. До определенного времени.
Пока две сотни и еще двенадцать лет назад в мир не пришли братья.
Это были близнецы, и дали им одно имя на двоих, как принято. Атирас-го и Атирас-жи.
Го — значит старший. Хоть и разница-то у них — минут в пять, а для наследования и меньшего довольно. Они родились в княжеском роду Карн, что правит здесь, столица в десяти днях пути на зимний закат. Атирас-го был объявлен наследником рода и трона. Жи рос слабеньким и болезненным, брат его всегда защищал, оберегал, очень гордился тем, что способности хилого пацаненка с годами растут.
Искать снавь для посвящения брата поехал сам Атирас-го. Искать вовсе не обязательно, но младший попросил… Он вообще рос робким и многого ждал от окружающих. Особенно — от любимого старшего брата. А просил он потому, что с некоторых пор видел сны все реже. Потеряв дар, он страшился утратить братские любовь и уважение. Терзался, видимо, страшно. А тут еще смерть матери, нелепый несчастный случай на княжеской охоте. Мальчик таял на глазах, и старший брат готов был звезду с неба снять, лишь бы Жи стал прежним и опять улыбался. Вот и поддался на уговоры, уехал в дождливый, слякотный предзимний день.
Не лучшее время для странствий.
Го направился к подножию Радужного. Достигнув этих мест, разузнал, что в Красной степи беда, кочевники позвали снавь. Тогда княжич решил догнать ее и поехал берегом, спускаясь по течению Рельвы, которая петлями уходит на юго-восток, минуя серебряную ковыльную равнину арагов, в Красную степь кочевников илла, что раскинулась вокруг Золотого внутреннего моря. Оно пресное, давало воду степи, и люди не знали засух. Дальше Рельва неспешно и широко, берегов с середины не видать, струилась к океану, там земли пыльные, горячие, много песков. Так было… ну да ладно, вернемся к братьям.
Итак, Атирас-го был вежливым юношей, к тому же он торопился обрадовать брата, потому и решил сам поехать за снавью, а не посылать гонца — слишком вышло бы по-княжески формально и долго. Он вступил на земли арагов, даже не уточнив, какая беда так обеспокоила кочевников.
Две сотни лет назад Черным мором звали болезнь скота и людей. Снави обычно отделяли зараженный скот и требовали его сжигать. А людей лечили. Правда, спасти удавалось не всех. Когда больной впадал в сонное лихорадочное забытье, шансов почти не оставалось. В общем, дело давнее и темное. Почему Атирас-го сунулся туда, где сожгли скот? Похоже, хотел сократить дорогу и не встретил дозоров, или он просто заплутал в незнакомой степи, где одно место неотличимо похоже на другое для неопытного путника. К тому же, возможно, ехал ночью и не обратил внимания на колья с черными полотнами…
Когда его привезли к видье, было уже почти поздно.
Сиртэ я хорошо знал, она всегда боролась до последнего. Отчаянная девочка, совсем молоденькая, очень талантливая, очень упрямая, совершенно не признающая поражений. Если кто и мог помочь, то как раз она… Беда, что снавь, увы, была бесконечно вымотана. Черный мор — не шутка.
Шанс оставался всего один. Перелить княжичу жалкий остаток силы, чтоб продержался сколько можно, и везти его к Радужному. Здесь место уникальное, могучее, словно созданное для слияния снавьи с миром. Только здесь можно пройти второе посвящение. У подножья Змея был тогда древний алтарь. Теперь он затоплен.