Подойдя ближе, она разглядела его лицо. Что-то в нём ей показалось знакомым. Однако когда он заговорил, она поняла: нет, она никогда раньше его не встречала.
Речь незнакомца оказалась учтива и изобиловала старомодными оборотами, в ней улавливался лёгкий акцент, едва заметный и неопределённый, из-за чего становилось совершенно невозможно определить, кто он: иностранец или просто приезжий из очень далёкой провинции. Эта загадка столь её заинтриговала, что она не обратила особого внимания на то, что он заговорил первым, хотя это было вопиющим нарушением этикета и говорило о недостатке манер. Прежде чем обратиться к незнакомому человеку, следовало дождаться пока тебя ему представят и отрекомендуют.
Этим, собственно, и занялся вовремя вмешавшийся граф, чем-то весьма недовольный: то ли поспешностью своего компаньона, то ли нерасторопностью слуг у ворот.
-Изабель, позвольте вам представить моего друга Морица. Он недавно приехал с Восточного побережья и ещё не вполне освоился с местными обычаями... Это, я думаю, его извиняет... - граф был чем-то взволнован. Его речь, обычно гладкая и уверенная, выдавала, что на душе у него неспокойно. Глаза графа бегали. Он явно чувствовал себя не в своей тарелке. - О вас я ему столько рассказывал, что представлять вас ему, я думаю, не имеет особого смысла...
Возможно, слова графа и вызвали бы у неё удивление, если бы не глаза его друга Морица, то пылающие необычным огнём, то искрящиеся синим льдом. Глубокие, необычные, гипнотизирующие.
Незаметно граф удалился в сторону, воспользовавшись каким-то ничтожным предлогом, и вскоре вовсе скрылся из виду.
Она словно ничего не заметила. Мориц был прекрасным собеседником. Он почти ничего не говорил, зато умел слушать, и его редкие вопросы и комментарии проникали в самую душу, растапливая лёд недоверия и пробуждая симпатию и откровенность. Она, сама не зная почему, посвятила его во все свои беды. Она говорила, говорила, а он её слушал и, вроде бы не меняясь в лице, становился угрюмей и злее, не теряя, впрочем, своей привлекательности.
Непростой человек. Не обычный. Чем-то он был ей знаком. Но чем? И когда память открыла калитку забывчивости, она чуть не задохнулась от ужаса, когда поняла, кто стоит перед ней.
Курандо предпочёл умыть руки. Это не для него. Уж чего-чего, а такую роль он играть не хотел. Да и не умел. Ему не нравилось, что его используют таким образом, хотя разумом понимал, что это смешно. В прошлом он совершил немало убийств и преступлений, и, честно говоря, не испытывал по этому поводу особых угрызений совести. Да и таких сильных по накалу чувств он, творя те деяния, не испытывал. Почему? Кто его знает.
Может быть потому, что к общей палитре эмоций не примешивалась краска стыда.
Очень странно. Убивать, обманывать и предавать он не стыдился, и, закрывая глаза на грабежи и насилие, не ощущал чувства вины. Он сам в своё время много шалил и творил такие вещи, какие не в состоянии представить даже самое пошлое воображение, но теперь, почему-то (почему? может быть, исчерпал сам себя и пресытился, подряхлел, состарился духом и стал сердобольным?), он не мог успокоиться. Словно какая-то маленькая соринка попала в глаз и покалывала, против воли вызывая слезу, раздражая и будоража. Так порою бывает. И за самыми толстыми стенами случайная стрела, пущенная нетвёрдой рукой, наугад, сумеет достать закованного в доспех из стали и собственной самоуверенности, умудрённого годами и неверующего в слепой случай солдата.
Курандо ушёл. Он не мог смотреть, как преображается Мориц, превращаясь в нечто среднее между животным и человеком. Мориц был хищником.
И любовь его была хищная. Как любовь голодного пса к свиной отбивной.
Урчанье в желудке. Клыки наизготовку. Слюна изо рта. Как это всё отвратительно! Курандо не хотел этого видеть. Он вернулся к воротам и, так как хотел по возвращении Морица без лишних проволочек побыстрее уехать, приказал вывести назад уведённых слугами лошадей. И приготовился ждать: час, другой, может быть, до позднего вечера. Но, к его удивлению, Мориц пришёл минут через двадцать, молча сел на коня и резко и зло приказал распахнуть пошире ворота.
Курандо не осмелился спросить, что произошло, но Мориц сам, повернувшись к нему, произнёс:
- Я не знаю, что вы задумали и что происходит, но я хочу, чтобы она была счастлива, и ты, хочешь того или нет, мне поможешь. Где квартируется 17-й полк? Я хочу видеть этого чёртового Сержа.
Курандо почувствовал, как сердце в его груди нервно дёрнулось и, провалившись в преисподнюю и уколовшись об вилы чертей, скользнуло обратно.
Невероятно. Такого никто не ожидал.
Заглянув Морицу в глаза, Курандо увидел в самой глубине тёмных озёр боль человека, желающего любить, но не умеющего, в течение целого тысячелетия жившего войной и только войной. Грубый, жестокий к врагам человек оказался уязвим перед обаянием девушки. Симпатичной, но не такой уж особенной; слабой, хрупкой и беззащитной. Мориц видел слишком много трагедий, сам творил немало зла; тысячу лет назад душа его дала трещину - и теперь он боялся повторения старой истории.
Любить очень сложно. Особенно когда жестокость является твоей основной сущностью - и Мориц, как ему кажется, нашёл для себя выход. Проще сделать шаг в сторону и скрыться в тени. Проще обустраивать чужое счастье, потому что оно не твоё. Все мы не знаем, когда дело доходит до выяснения истины, что нужно нам для установления в душе полного счастья, но нам всегда кажется, что мы знаем, что нужно другим.
Охрипнув от ощущения непоправимого, Курандо, взгромоздившись на лошадь и едва успевая за Морицем, пробормотал: