Как тяжело задавить в себе свою сущность...
С этим именем связано многое. Стоит примерить его на себя - и ты, перестав быть безымянным, перенесёшься на столетие (два? три? больше?) в прошлое; станешь тем, кем ты был: воином, полководцем, правителем отважного народа. Сядь на коня. Возьми в руки копьё. Пойди в мстительный поход против вероломного города. Заставь их заплатить. Востребуй с них кровавый долг за Ирию, за себя, за разбитое счастье. Заплати за свою обиду жизнями ни в чём неповинных...
Гескон был неправ... Не надо было замышлять на него покушение. Прими он его, поговори с ним по душам, пуская чистосердечно слезу и топя горе в вине, Массанаса бы не восстал, не кинулся бы собирать совет свободных племён, не пустил бы по селениям гонцов с измазанной жертвенной кровью стрелою. Он просто упился бы до бесчувствия. Замкнул бы горе в себе. Пошёл бы в разгул. Не он первый, не он и последний. Успокоился бы... Может быть...
Гескон же собрал полсотни людей и напал на него на дороге. То, что было возможным, стало с этот миг неизбежным. Отныне и навсегда он стал врагом Великому городу.
Полсотни людей... Это было слишком много. Не бывает бесшумных засад. Бряцанье оружия, хрипы и фырканье лошадей... Даже если в засаде закалённые воины, не терпящие пустых разговоров и понимающие с полуслова своего повелителя, чем их больше, тем труднее сделать нападение сюрпризом. С полсотни воинов... Зачем так много? Хватило бы нескольких опытных лучников. Ведь главная цель - это он. И вовсе необязательно убивать всех сопровождающих. Зачем быть излишне жестоким?
Его предупредили вовремя. Телохранители рванулись вперёд, прикрывая его, принимая на щиты смазанные ядом лёгкие дротики. Гесконовы головорезы набросились на них с двух сторон, но его отважные воины - двенадцать обречённых на смерть храбрецов - пришпорив коней устремились навстречу. Завязался ожесточённый бой. Они все погибли, но благодаря их жертве он ушёл. Он спасся. Загнав коня и получив лёгкое ранение в спину. Пройдёт всего несколько недель - и он отомстит за этот позор. О, дорого, очень дорого обойдётся эта подлость Великому городу!..
Массанаса. Массанаса. Ирия звала его по-другому. Так называть его она стала только в последние дни своей жизни.
<p>
9</p>
-...я больше так не могу! Я не хочу его видеть. Я его просто боюсь. Он весь какой-то... какой-то... Я хочу отсюда уехать.
- Дорогая моя, успокойтесь. Он ничего вам не сделает. Не хотите его видеть - не надо. Просто будьте здесь, в этой крепости. Гуляйте по стенам, по дворику. Будет достаточно, если он просто будет видеть вас из окна. Если хотите, я дам вам сопровождающего...
- Нет, не надо.
- Ну так как, вы согласны?
Она натянуто улыбнулась.
- Вы говорите: неделю? Через неделю я смогу отсюда уехать?
Он вздохнул.
- Да, разумеется.
Надо будет выписать сюда из полка этого проклятого Сержа.
<p>
10</p>
Она больше не приходила. Он не знал, к лучшему это иль к худу. Как бы то ни было, он думал о ней. Мысль об этой девушке оказалась подобна глубоко загнанной под кожу занозе: маленькой, незаметной, но неприятно саднящей и шероховатой, стоит лишь провести по этому месту пальцами. А провести очень хотелось. Это зуд. Зуд в мозгу. Чесалось просто до ужаса. Он хотел её видеть. Один только её образ возвращал его в те далёкие, переполненные любовью и негой, счастливые дни, когда он был сам собой, а не Массанасой - кумиром и проклятьем для многих, многих, многих...
Мысль о ней растопила лёд воспоминаний, смазала образы войн, битв, врагов и героев. Зыбкой рябью обернулись их лица. Кирпич за кирпичиком стала разрушаться темница. Кто они? Пыль. Он может дунуть на них, и они разлетятся.
Понемногу, шаг за шагом, он начал обретать душевный покой. Равновесие. Его разум вернул равновесие. Он пробудился.
<p>
Становление</p>
<p>
1</p>
Холодное апрельское утро. Десять часов. Солнце взошло давно, но воздух ещё не прогрелся. Дождей в последнее время почти не было, и почва являлась абсолютно сухой, что удобно для марша. Равнина, избранная для манёвров, ровная как стол, и лишь севернее, где начинались болота, возвышается несколько сопок. Одну из них они и облюбовали. Оставили внизу свиту, коней и поднялись на самый верх.
Их двое. Один - молод, широкоплеч, имел длинные светлые волосы, голубые глаза и грубые, точно вырубленные из камня и кое-как сглаженные и отшлифованные черты лица северянина. Второй - стар, лет под шестьдесят, но ещё крепок и телом и духом. Его волосы и усы помечены сединой и напоминают по цвету пепел и опалённую землю, остающиеся на месте бивачных костров. Его глаза заключают в себе холод свинца и осеннего неба; в них видится дождь - нити воды и исходящая от горячей земли туманная сырость.
Оба облачены в воронёные, с золотыми насечками кирасы, в камзолы, шитые по образцу пехотных с небольшими отличиями, в лосинные, белого цвета штаны, в треугольные, с белым пером, чёрные шляпы и в тупоносые, с раструбами, высокими каблуками и железными шпорами, сапоги. Каждый из них вооружён палашом и парой колесцовых пистолетов, уродливые рукояти которых сильно выдаются вперёд.
Внизу, на равнине, отрабатывая построения и перестроения, маршировало около трёх тысяч людей. Вернее, двух с половиной, потому что остальные 500 были верхом. 1152 пикинера и 1296 мушкетёров, разбитые по взводам и ротам, образовывали идеальные прямоугольники. Чёткие действия на марше и поле боя требовали большого количества офицеров, и их число было беспрецедентно - 570 человек. Никогда ещё такое количество дворян не служило в пехоте. И это только начало. Многие из них, исполняющие сейчас обязанности сержантов и капралов, после манёвров будут произведены в прапорщики, лейтенанты и капитаны.