Равиль с открытыми глазами видел маленькую, тщедушную фигурку матери, что неуверенно пробиралась среди зыбких трав болота. Фигурка плутала над бездонной топью, и память раскрывала Равилю все светлое из его далекого детства, озаряло жарким, чистым пламенем лицо матери. В пустой темной избе, которую равнодушно трепал холодный ветер с дождем, Равиль, изнемогая, боролся с памятью.
Хлопнула калитка. Со двора вбежала Флора, зажгла свет и подошла к постели. С нее текло ручьями.
— Что с тобой? — ласково спросила она и провела ладошкой по спутанным волосам Равиля.
— Инэй не вернулась с Сары-Куля, — сказал он. — Я лежу тут и ничего не могу поделать.
— Я по дороге на работу забежала к Тимер-Булату. Он с товарищами уехал за Аминой-апа.
— Правда? — Равиль немного успокоился. — Ты сама видела, он уехал? Что ж, на моего брата можно положиться. — Равиль, помолчав, добавил: — Боюсь ночей. Боль, как зверь из кустов, кидается. Вот и сейчас…
Флора посмотрела на серое лицо Равиля, прилегла на край постели и прижалась к нему животом. Тепло ее горячего тела согрело Равиля.
Они лежали молча. Равиль слушал, как возле его уха часто и сильно толкается сердце женщины и гонит кровь по телу горячими, упругими струями. Тяжкий ком внутри его слабел и рассасывался, и Равиль крепко уснул.
Он не слышал, как возле дома остановилась машина и Тимер-Булат завел в дом смертельно уставшую мать. Она, не удивившись Флоре, легла на топчан возле печки и спросила чуть слышно:
— Спит сын? Ел хоть немного? Ну, ладно…
Равиль проснулся на рассвете. Мать сидела рядом и смотрела в лицо сыну.
— Болит? — спросила она. — Потерпи еще немного, сынок. — Лицо ее просветлело. — Я ведь отыскала сушеницу. Вчера забралась в самое логово Сары-Куля. Болото раскисло, пора, думаю, уходить. Да вдруг увидела одну травинку сушеницы, другую и без памяти от радости начала обегать все кочки. Дождь идет, стемнело. Смотрю, куда ни кинься — везде под ногами топь. Села на бугорок, и он вроде оседает, болотная жижа к ногам подбирается. Встала — по колени в болоте стою. Ноги вытянуть уж сил нет. Прощайте, родные мои сыночки, думаю. Плачу, что не сказала тебе последних моих желаний. Еще вспомнила: и тело мое, по-людски не погребенное, далеко от Салимгарея будет лежать. Горько мне стало… Вдруг издалека голос Тимер-Булата слышу — раненым быком кричит. Я голос подала, слабый, себя чуть слышу — но внял он материнскому зову. По жердям, по бревнышкам ко мне подобрались. По пояс уж стояла…
Равиль, онемев, слушал страшный рассказ.
— Что ты могла наделать… — сказал он и отвел глаза от спокойного, бесстрастного лица матери. «Когда же это кончится? — подумал он и впервые в жизни ощутил неприязнь к самому себе. — Скоро я перестану быть обузой близким?»
Этим утром Равиль лежал вялый и равнодушный и ни о чем не думал. К тупым болям он привык, как может привыкнуть к ним человек, не теряющий надежды встать на ноги. Но сегодня было так мало сил, что надежда почти угасла.
Мать ходила по кухне.
— Опять ты будешь поить меня этой горечью? — спросил Равиль, закрывая глаза.
— Буду, — сказала мать. — Зубы сожмешь — и то буду.
Она сняла с плиты горячую кастрюлю, процедила в кружку отвар и дала сыну.
Равиль отхлебнул глоток и сморщился.
— Где ты отыскала эти горькие травы?
— Пей, — сурово ответила мать. — Знай: тут соки земли.
Равиль допил мутную горечь, откинулся на подушку и сказал с тоскливым раздражением:
— Уже месяц ты мучишь меня этим пойлом. От него мне только хуже.
— Потерпи, — сказала мать и украдкой вздохнула. Равиль уже не в первый раз читал в ее глазах растерянность. «Хоть бы меня, а то и себя изводит», — подумал он, снова раздражаясь.
— Я тебе творожок протерла с сахаром, — смирно сказала мать.
Равиль насильно втолкал в себя три ложечки творога и отстранился. Собираясь с силами, он ждал, когда внутри него тупые боли перейдут в режущие и он поведет счет томительным секундам. Потом придет передышка, и он успеет немного окрепнуть.
Передышка совпала с шумом подъехавшей «Волги».
— Кого это принесло? — засуетилась мать и выбежала в сени.
Вернулась она с Тимер-Булатом, Флорой и несколькими родственниками. Все громко говорили, махали руками, сердитый, взлохмаченный Тимер-Булат кричал на всех.
— Собирайся, братишка, — сказал он недовольным голосом Равилю и тут же обернулся к матери: — Я его в больницу отвезу, ему надо срочную операцию делать. Молодой еще парень, всю жизнь, можно сказать, учился, а теперь лежит и дожидается костлявой. Я не позволю на моих глазах убивать Равиля. Слышишь, мать?