Но отец удержал меня словами:
— Не мешай ему, сынок. Из города едет, устал. Вон сейчас как учебой грузят — с ума сойдешь. Да и такое, может, дело, — отец понизил голос. — Больной, нездоровый — на лбу ведь для всех не напишешь.
— Хватит издеваться, — не выдержал паренек, вскочил и встал у окна. — Лучше скажите, что посидеть охота.
Он не понял доброжелательного настроения отца. Я наклонился и шепнул пареньку:
— Этот пожилой человек горел в танке, три ранения у него…
— Ну и что? — холодно сказал мне он.
— А то! — повысил голос я так, что все пассажиры повернулись к нам. — Чтоб ты, сопляк, жил и наслаждался жизнью. Теперь понял или еще повторить?
Я очень внимательно глядел на это розовое, ухоженное личико, вовсе не крестьянское, хоть он ехал домой, в деревню, на его модные шмотки, еле натянутые на бедра, плечи, живот, и чувствовал, предвкушал миг, когда отвешу звонкую пощечину за отца, всех ветеранов и от себя лично, если только поднаторевший в хамстве, не признающий мер и приличий нормального человеческого общества паренек что-нибудь дополнит к сказанному им выше.
Напуганный таким оборотом дела паренек смолчал. Он считался пока что, уважал силу, она была, надо полагать, решающим фактором в его поведении.
— Ну что ты, сынок, лезешь на скандалы? — подосадовал отец в Михайловке. — Подумаешь, полчаса простоял бы на ногах.
— Но ты же сам, отец, говоришь, что таких надо пресекать, — загорячился я. — Этот паренек из той самой «закваски», которая может испортить нам завтрашний день. В деревне он ничему не научился, в город сбежал за легкой жизнью. Болтается по жизни, но требует от деревни сала, от города — шмоток.
Отец был настроен благодушно и не хотел понимать меня. Мы молча пошли деревенскими улицами. Высокая, кирпичная Михайловка не произвела на отца впечатления. Он искал и не находил чего-то редкого, дорогого ему.
— Конешно, столько лет прошло, — сказал он и вдруг, приглядевшись, побежал к небольшому, почерневшему от непогод домику.
— Вот он, — сказал отец торжественно. — Наш дом. Здесь родились Кирилл и Нариман.
Я изумился. По воспоминаниям родителей, первый дом нашей семьи выглядел раза в три больше. В этом же, по-моему, была всего одна комната и кухонька. В дом попасть мы не смогли — он был заперт.
Отец несколько раз обошел вокруг дома, внимательно оглядел шиферную крышу.
— Я тесом крыл, — сказал он и сел на крылечко.
Посидев немного, мы отправились в лес, оттуда полем прошли к Нугаю. Ни болота, ни самого Нугая уже не было. Болото осушили, а Нугай переселили на центральную усадьбу совхоза. Об этом мы узнали еще в Михайловке, но пустое место, поросшее крапивой и кустарником, угнетало оттого не меньше.
Отец оглядел холмы, некогда окружавшие аул, удивился:
— Мне они горами тогда показались, чуть не до туч. Где же стоял дом Нади?
Долго плутал отец в зарослях крапивы и татарника, но места, где стоял дом, так и не смог найти.
Мы взобрались на ближний холм и оглядели долину реки.
Отец тихо ахнул:
— Погляди, сын, на какой красивой земле мы жили.
Река извивалась среди зеленых рощ, уходила в конец долины, где густо громоздились холмы, и пропадала у синей полоски, разделявшей небо и землю. Высокая, кирпичная Михайловка выглядела отсюда игрушечной, от нее усиками разбегались дороги. Яркое, высокое солнце висело над долиной и безмятежно ласкало порыжевшие луга, синюю реку, зеленые холмы и красные дома-кирпичики Михайловки.
Мы долго сидели на этой земле, на которой жили наши отцы. Каждый из нас думал о своем, но вместе — о вечности. Кто задумывается о вечности, тот обязательно вспомнит о детях.
Отец несмело покосился в мою сторону. Я вытянул из сидора наш дорожный обед: бутылку сладкого, тягучего вина, черный хлеб, соль и помидоры.
— Это ты хорошо придумал, сын, — сказал отец, бережно принимая в руки стакан с вином. — Помянем всех, кто жил здесь, хлеб растил, детей, внуков. Пусть спокойно спится им в этой земле.
Мы выпили вино и закусили. Хлеб был вкусен. Внизу, в Нугае, зеленела и остро пахла трава.
— Давно нет на свете моего деда, — отец повернул ко мне светлое лицо. — Но живет он как живой в памяти Нади. Так когда, где кончается жизнь человека?