Я не ответил.
Солнце, будто опомнившись, быстро заскользило с середины неба вниз. Лучи его искоса высветили лицо отца.
— Одно у меня желание осталось, — сказал он отрешенно. — Ненадолго мать пережить. Чтоб последний раз пожалела ее жизнь, не убивала, не казнила смертью моей.
Я снова промолчал. Не мог сказать я отцу, о чем говорил с мамой в больнице, куда она попала единственный раз за свою жизнь и напугала нас, и мы съежились, как воробушки под осенним ветром, и впервые поняли, что ни одна мать не вечна в этом прекрасном мире. Мать высказала мне свое потаенное желание: чуть-чуть, на денечек, пережить отца, не дать ему, навидавшемуся, настрадавшемуся труженику и воину, остаться одному.
…Вечер спускался на землю отца и матери. Я греб все сильнее, бежали назад и оставались навечно на зеленых берегах Нугай, Михайловка, наш поселок, громады нефтеперегонного завода, горящий танк, красные языки огня, обнявшие отца, маленькая печальная Надя, выпавшая из нашего детского хоровода, больной отец, экскаватор, вгрызающийся в мягкое тело земли, — неутомимо бежит река и несет на себе величественное, строгое Время, вот и никого на берегах, пустынно и тихо, но за новым поворотом — новые земли, новые люди, новая жизнь. И плывут одиноко перед тобой, взявшись за руки, отец и мать…
МАТЕРИНСКИЙ ПРАЗДНИК
Неяркое, но все еще теплое сентябрьское солнце освещало круглое картофельное поле, окруженное со всех сторон лесом. Виктор ногами разгребал зеленую траву, находил пожелтевший, высохший картофельный куст и всаживал лопату. Черная, жирная земля легко расступалась, и наверх выкатывались крупные картофелины. Но часто лопата скрежетала, не шла, и Виктор, нагибаясь, выгребал из земли то ржавый серп, то звенья цепи или просто железную плошку.
— Знаменка тут раньше была, — говорила мать, без устали копаясь черными руками в выброшенной земле и свежих лунках. — Вот на этой поляне и жили.
— Куда же они подевались? — спрашивал Виктор, отбрасывая проржавевший косарь без ручки и круглый чугунок. — Переехали в большое село?
— В город подались, — отвечала мать, работая руками. — Вовсе они от крестьянства отказались, а то разве побросали бы столько добра?
Виктор, докопав ряд, с тоской оглянулся.
— Куда ты столько картошки посадила? — спросил он в который раз.
— Зима длинная, — строго ответила мать.
— Одной-то много ли надо? — Виктор начал раздражаться. — В магазине вон сколько ее!
— Сегодня магазины работают, а завтра — не дай бог — случится что? — терпеливо возразила мать, чуть не по локти запуская руки в лунку и с улыбкой извлекая продолговатую светлую картофелину. — Завтра ты, Витька, ко мне прибежишь из своего Салавата. Дай, мол, мама, картошин немного.
— Уж не прибегу за полторы сотни километров, — усмехнулся Виктор.
— Я тоже так думала, — мать перевела дух и уселась на кучу сухой ботвы. — Нам с Андреем тоже ничего не надо было. Были б, мол, руки да здоровье. Он на фронт ушел, а я с тобой, годовалым, осталась. В доме шаром покати. А ведь могли мы с Андреем сотки три-четыре за домом вскопать да картошки посадить? Молодые были, глупые. Вот в первую же военную зиму я к отцу за тридцать километров и зачастила. Картошки, овощей разных у него было много. Жил в городе, а на магазины не смотрел. Своим огородом кормился. Крестьянин!
— Ну хорошо, — сказал Виктор. — Нужна картошка. Я разве против? Давай я куплю ее в колхозе по дешевке да завезу тебе на всю зиму. Мучиться не будешь.
— Да какое мне мучение, сынок? — ласково ответила мать. — Денек погожий, солнышко, тепло. Копай себе на здоровье.
— Да лучше бы я с детьми погулял, книгу хорошую почитал, чем ковыряться в этой земле.
Виктор отбросил лопату и сел возле матери. Она удивилась словам сына.
— А как ты хотел? Мы всю жизнь ковыряться в земле будем, и дети, и внуки наши будут. Кормиться-то надо? Или думаешь, из твоей химии научатся картошку делать? Книжку зимой почитаешь. Не уйдет!
Виктор махнул рукой, встал и потянулся за лопатой.
Скоро мать стала отставать, все чаще останавливалась и заправляла жидкие волосы под платок.
— Перекусим, Витек? — несмело попросила она.
Виктор разостлал на земле старый плащ и присел с краю. Мать достала из сумки булку хлеба, яйца, масло и термос с чаем.
— Люблю в поле кушать, — мать, глубоко вздохнув, огляделась вокруг. — Тут черный хлеб пирогом сладким кажется.