Виктор смотрел, как мать разламывает хлеб, бережно подносит кусок ко рту, истово ест, а глаза ее зорко подмечают упавшие на подол крошки, она подбирает их, ссыпает в ладонь и снова отправляет в рот.
«Ленка как ругалась, — вспомнил он жену. — В такую погоду едешь из-за какой-то картошки, лучше бы за город поехали, грибов насобирали. Или детей бы в зверинец сводил. Да купи ты ей полмашины картошки, завали подпол! Ну не смешно ли, из Салавата едешь в Уфу копать картошку!»
Насытившись и напившись горячего чаю, мать собрала остатки обеда в полиэтиленовые мешочки и положила в сумку. Лицо ее просветлело.
— С отцовой помощью пережили мы с тобой первую военную зиму, а весной притащил он на себе семян и помог вскопать за поселком четыре сотки земли. Летом снова приехал, две тяпки привез, и мы втроем пошли окучивать молодую картошку. Ты еще только-только ходить начал, цеплялся за мою юбку, мешал работать. Потом побежал ты на своих коротеньких ножках в траву. Я скорее за тяпку схватилась. Отец притомился и пошел к роднику напиться, а из него твои ножки торчат. Пузыри еще шли — ты, видать, прямо перед дедом сполз туда. Выхватил он тебя, отшлепал, задышал ты. Лето тогда жаркое стояло. Забыла я, что пить тебе захочется. Нет чтоб сходить к роднику, принести кружечку воды. Молодая была, глупая…
Мать осуждающе покачала головой.
— В другой раз я к отцу за солью поехала — обещался он немного дать. Вечером приезжаю домой, а ты возле печки сидишь с кочергой, белый весь, злой… Весь день с голодными крысами воевал. Ладно утром я тебя хорошо накормила: две картошки дала да хлеба кусочек. А то не хватило бы у тебя сил воевать. Три с половиной года тебе тогда было.
На солнце набежала туча, и мать, озябнув, накинула на плечи телогрейку. Морщинки у глаз ее собрались в густые сеточки.
— Счастливым ты, Витька, родился. И в третий раз смерть тебя обошла. Прибежала я как-то зимой с работы, изба холодная, ты в подушки зарылся с головой, только пар у тебя изо рта идет. Затопила я каленку, чтоб быстрее избу нагреть, и за водой кинулась. А ты к теплу потянулся, совсем близко к печке подошел. Фуфайка на тебе загорелась, стала животик обжигать. Когда прибежала я, в избе дыму полно, паленым пахнет, а тебя не слышно. Кинулась искать, а ты под кровать забился, дымом захлебываешься. Тебе тогда и пяти не было.
Виктор, пригревшись на солнце, лежал на боку и сонно слушал мать. Что-то далекое, смутное наплывало, приоткрывалось из глубин памяти. Из первого воспоминания матери он помнит лишь нестерпимый зной, марево над полем. Дед с матерью смотрят далеко за поле, куда начинает скатываться солнце. В глазах их тревога. Там, далеко, воюют муж и двое братьев матери. Но Виктор знает, что то поле он помнить не может, скорее, он представляет все по рассказам матери. Из второго воспоминания память удержала лишь тяжеленную железную кочергу и темный, сырой угол, откуда выбегали серые, враждебные существа, а из третьего — едкий черный дым, которого он боится и сейчас и, наверное, будет бояться всю жизнь.
Из-за леса медленно тянулись низкие тучи, свежий ветерок прошелся полем.
Мать встревожилась.
— Кабы, Витек, дождя не нагнало.
Она боязливо взглянула на утопающее в облаках солнце, торопливо застегнула телогрейку на все пуговицы. Виктор схватился за лопату, принялся яростно выкидывать из земли кусты картофеля. Мать на коленях ползла за ним и выбирала из земли клубни.
— Куда такую мелкую собираешь? — Виктор, возмутившись, выхватил из рук матери картофелину размером с голубиное яйцо и бросил в траву. Мать проворно кинулась следом, скрылась в лопухах.
— Сгодится, — сказала она, появляясь из травы. Стесняясь сына, она спрятала картофелинку в карман телогрейки. Пятясь задом и неутомимо выбрасывая рыжие кусты из земли, Виктор копал, пока не дошел до кустарника. Здесь он бросил лопату, с наслаждением разогнул ноющую спину. Мать отстала далеко. Колени ее, руки и даже лицо были перепачканы землей. Она хоть и спешила, но не переставала добросовестно ворошить землю и перетряхивать ботву, ища укрывшиеся от глаз картофелины. Виктор присел рядом и начал помогать матери.
— Маленьким ты куда как быстро собирал, — заметила мать.
— Теперь спина ноет, — заворчал он. — Ты меня за молодого считаешь. А мне, маманя, уже за сорок перевалило.
— Спина у тебя отчего балованная? — спросила мать. — Не в начальниках вроде ходишь?
— Начальники мои весь день на ногах, — Виктора задели слова матери. — К вечеру устают они хуже собак. А я, маманя, на приборы поглядываю да в журнал записываю. У меня работа чистая, интеллигентная. И платят хорошо. Не всякий начальник такую работу найдет.