— Слушай меня внимательно, сестра, — Рафаил придвинулся. — Ты права — время… Нам с тобой и поговорить толком не пришлось за эти годы. Когда ты была здорова, носилась по хозяйству, готовила угощения, звала гостей, мы бегали по друзьям-знакомым, так проходили два-три дня, и мы уезжали к себе, ни о чем с тобой не поговорив. Теперь послушай меня…
Старший из нас, братьев, Иргали, рано покинул этот мир. Сперва, когда немного подрос, помогал тебе растить младших братьев, потом разоренный войной колхоз ставил на ноги. Много он сил положил. Когда Иргали лишился здоровья, я помог устроить его в республиканскую больницу. Ходил к нему часто, через день, а то и каждый вечер после работы. Мы много говорили. Он спрашивал меня: отчего, мол, Рафаил, человеку два сердца не дадено? Вот сейчас бы врачи вынули его износившееся сердце, и он долго бы жил со вторым. А жить Иргали хотел сильно. Я ехал со станции, глядел на Харраса и думал, что в моем племяннике оттого много сил и радости, что его отец не успел израсходовать их за свою короткую жизнь.
Шакур, средний мой брат, ушел в суворовское училище — чтоб легче нам, остальным, в эти послевоенные годы выжить. Сейчас он полковник, служит на Дальнем Востоке, — со значением сказал Рафаил. — Где ему время выбрать родных навестить? Теперь о младшем брате слушай, Рафаиле. Помнишь, как ты меня заставила десять классов кончить? Очень я хотел учиться, но больно мне было на тебя смотреть, да еще сидеть на твоей шее. Твои подруги растили детей, водили их в школу, а ты со мной носилась, будто мать. Ведь я хорошо помню, что красивее тебя не было в нашем ауле девушки.
Сестра недоверчиво улыбнулась, но заблестевшими глазами благодарно посмотрела на брата.
— Первый жених твой испугался нас, малолетних нахлебников. Второй ничего не боялся и ни о чем не задумывался, но ты вовремя его раскусила, когда он меня, как кутенка, от себя отшвырнул, чтоб я не мешал ему разговор с тобой вести по душам. А третий… Ни третьего, ни четвертого уже не было. Короток девичий век в ауле. И я видел это, скрепя сердце ходил в школу. Потом город. Днем работал бетонщиком на стройке, вечером готовился в институт. Готовиться пришлось долго — моя десятилетка, законченная в ауле, никуда не годилась. Еще мои шесть лет ушли на институт. Иргали, наверно, часть своего сердца потратил на меня, жалел братишку. Мое сердце, правда, выдержало. Сейчас я каюсь перед тобой, но мне не стыдно — я мало вспоминал тебя, мало навещал, зато я старался крепко стать на ноги, чтоб ты гордилась мной. Тебе некого было любить, некому пожаловаться, как не нам. А мне некому было нести свои радости, как не тебе. Хотя… Хотя очень скоро, уже инженером, я женился на Индире. Ты придирчиво знакомилась с ней. Это Индире, городской независимой девушке, не могло понравиться. Какая-то деревенская тетка разглядывает, расспрашивает, предъявляет немыслимые права на своего родственника, пусть даже и родного братишку. Ей, не знавшей не только нужды, но даже обычной материальной стесненности, трудно было понять, чем ты была для нас. Только ты и мы, братья, знаем, как трудно было выжить нашей слабосильной семье в послевоенном ауле, какая высокая цена была каждому, добытому в тяжелом труде, куску хлеба. До сих пор я не могу сломать в себе укоренившуюся с детства привычку: не могу отщипнуть даже крошку от хлеба, который несу домой из магазина. Я прихожу домой, режу булку и уже потом ем, только убедившись, что оставшегося хлеба хватит на всю семью. Но ведь этим дешевым, таким доступным хлебом завалены магазины! С этой привычкой, наверно, я не расстанусь до смерти.
Моя Индира не поняла тебя, и вы холодно расстались. Но я люблю вас обеих. Ты не просто сестра, ты заменила мне мать и вправе была требовать, чтоб я любил тебя больше. Но я не мог умалить женщину, которая родила мне и воспитала прекрасных детей. Я навещал тебя один, потом с детьми. Когда дети подросли, я снова ездил к тебе один. Теперешние городские дети неласково принимают аул, родственников, которые кажутся им неинтересными, скучными людьми. Я не знаю, от кого они только этому учатся? Но не надо, сестричка, переживать — время откроет нашим детям глаза на многое, и они потянутся к своим истокам.
Век наш оказался богатым на события, но скупым на время. Его просто-напросто нет, сестра. Моя младшая, Регина, занимается музыкой, а чуть появится часок, бросается к своему киноаппарату и снимает все подряд. Она надеется, что когда-нибудь ее ленты будут нужны людям как документ эпохи. Она уже умеет так говорить. Старший, Азнали, занимается борьбой. Он учится в институте и как-то урывает время ездить на большие соревнования. Он добился чемпионских званий, о нем пишут в газетах. Мы с Индирой надеялись, что вот подрастут дети, и мы наконец-то заживем для себя. Но теперь я вижу, что мы нужны детям еще больше, чтоб они многое узнали, многому научились и сумели крепко стать на ноги. От забот и дел мне начинает казаться, что и время, следом за нами, усаживается в самолет и летит впереди нас.