Ему намекали, что немного углубленных занятий сделают из него отличного фехтовальщика — у него был прирожденный дар. Служба, военная форма… Ганса это не интересовало. Больше того, он смотрел на воинов, на форму с издевкой. А теперь он необъяснимо ненавидел их.
Все это Кушарлейн узнал, когда познакомился поближе с человеком, которого звали Заложник Теней. И невзлюбил его. Ганс производил впечатление излишне самоуверенного юнца, перед которым отступишь в сторону, ненавидя себя за это.
— Ганс — ублюдок! — сказал Шайв-Меняла, ударяя кулаком по широкому столу, на котором он имел дело с такими, как Ганс. Обменивая награбленное на деньги.
— А, — невинно посмотрел на него Кушарлейн. — Ты хочешь сказать, по своей натуре.
— Возможно, и по рождению тоже. Мальчишка — ублюдок по рождению и по сути! Чтоб все эти надменные сопливые бандиты сдохли в младенчестве!
— Значит, он ужалил тебя, Шайв?
— Бандит и безродный молокосос, вот кто он.
— Молокосос?
— Ну, возможно на пядь повыше, — Шайв прикоснулся к своим усам, которые были у него закручены словно рога горного барана. — Каджет был чертовски хороший вор. Из тех, что делают честь ремеслу. Превращают его в искусство. С такими приятно иметь дело. Ганс его ученик или кто-то вроде того… у него потенциал стать еще более великим вором. Не человеком — вором, — Шайв помахал пальцем, лоснящимся от воска. — Потенциал, повторяю. Но он никогда не реализует его.
Палец замер, затем вернулся назад, чтобы погладить ус.
— Ты так считаешь, — сказал Кушарлейн, пытаясь завести Шайва и вытянуть слово из человека, знающего, как держать рот на замке и благодаря этому до сих пор живому и преуспевающему.
— Я так считаю. Пройдет не так уж много времени, и он словит фут острой стали. Или запляшет в воздухе.
— Что, напоминаю тебе, сделал и Каджет, — сказал Кушарлейн, отмечая, что в ремесле не говорят «был повешен».
Шайв обиделся.
— После долгой карьеры! И Каджета уважали! Его до сих пор уважают.
— Хм-м. Жаль, что ты восхищаешься учителем, а не учеником. Ты бы, конечно же, пригодился ему. А он тебе. Раз он удачливый вор, выгода будет сопутствовать тому скупщику краденого, которого он…
— Скупщику? Скупщику краденого?
— Прости, Шайв. Тому меняле, у которого он предпочтет обменивать свой товар… на рэнканские монеты. Всегда выгодно…
— Он надул меня!
Вот оно как. Наконец-то Шайв признался. Вот как его ужалил Ганс. Пятидесятилетний, солидный, второй по опыту меняла Санктуария, Шайв оказался надут нахальным юнцом.
— О, — сказал Кушарлейн.
Он встал, показав Шайву милую саркастическую улыбку.
— Знаешь, Шайв… тебе не следовало признаваться в этом. В конце концов, ты не менее двадцати лет занимаешься этим ремеслом… а он всего лишь прожил столько же, если не меньше.
Шайв уставился на таможенника. Уроженец Овершана, выросший в Санктуарии, состоящий теперь на службе у покорителя обеих стран — Рэнке. А также у лиги менял и первых воров города, настолько удачливых, что они нанимали себе других воров. Выразительно изогнув губу — годами выработанное движение — проведя по двойной спирали левого уса, Шайв переключил свое внимание на извлечение красивого рубина из его слишком легко узнаваемой оправы.
В настоящий момент посещение Кушарлейном Лабиринта было вызвано работой еще на одного хозяина, ибо это был честолюбивый и вечно голодный человек. Использующий любую возможность получить выгоду и заключить новую сделку. Сегодня он просто собирал сведения о бывшем ученике Каджета-Клятвенника, казненного вскоре после того, как Принц-губернатор прибыл из Рэнке, чтобы «привести этот Воровской рай в надлежащий вид». Неподкупный, неподдающийся на угрозы, (очень) молодой осел действительно собирался управлять Санктуарием! Расчистить его! Молодой Кадакитис, прозванный Котенком!
Он уже успел вызвать гнев у духовенства и всех воров и менял Санктуария. И доброй половины владельцев питейных заведений. И даже многих воинов гарнизона своими эффективными поразительно компетентными церберами. Но некоторые из почтенных обитателей вилл находили его просто прелестным.
«Наверное, мочится в постель», тряхнув головой, подумал Кушарлейн, в тот же миг умело отводя край тоги от протянутой руки безногого нищего. Кушарлейну было прекрасно известно, что у этого типа под длинной-предлинной изношенной одеждой одна нога была привязана к другой. Хорошо, хорошо. Итак, один парень лет девятнадцати-двадцати, вор, ненавидит другого, сводного брата Императора, присланного сюда в задний проход Империи, расположенный в глуши, вдалеке от рэнканского Императорского трона! Это таможенник выяснил сегодня, собирая сведения для своего таинственного неизвестного хозяина. Ганс, Ганс. За всю свою жизнь воришка уважительно относился лишь к одному человеку помимо собственной наглой личности: к Каджету-Клятвеннику. Уважаемому опытному вору. А Каджета арестовали, что, несомненно, ни за что бы не произошло в доброе старое время. Время Д.П.П., подумал Кушарлейн: До этого Проклятого Принца! И что еще более невероятно, если невероятное можно сравнивать, Каджета повесили!
Придурочный Принц!
— А парень знает, что ему нечего и думать посягнуть на Принца самому, — кто-то сказал это владельцу «Золотой ящерицы», а тот передал сказанное старой подруге Кушарлейна Гелиции, хозяйке пользующегося спросом «Дома русалок». — Он намеревался обокрасть Принца-губернатора и быстро сорвать большой куш.
Кушарлейн уставился на Гелицию.
— Этот молодой петушок собирается обокрасть дворец губернатора? — спросил он и тотчас же почувствовал себя глупцом, она ведь сказала, да.
— Не смейся, Кушер, — ответила Гелиция, взмахнув дородном рукам, унизанной кольцами.
Сегодня она была одета в яблочно-зеленое, пурпурное, бледно-лиловое, розовое и оранжевое, причем напоказ выставлялась значительная часть несравненно пышного бюста, напоминающего две белые подушки от большого дивана, который был совершенно безразличен Кушарлейну.
— Если это можно сделать, Шедоуспан сделает это, — сказала она. — Ну же, смелее, наливай себе еще вина. Ты слышал о кольце, которое он стащил из-под подушки Корласа — в то время как голова того лежала на ней? Ты знаешь Корласа, торговца верблюдами. А может о том, как наш мальчик Ганс залез смеха ради на крышу третьей казармы и стащил оттуда орла?
— Интересно, что он с ним сделал!
Женщина кивнула, тряся подбородком и серебряными серьгами диаметром с его бокал. Конечно же, ее бокал, тот из которого Кушарлейн сейчас пил.
— Шедоуспан, — сказала она, — получил лестное предложение от одного богатея из Тванда — и знаешь, он ответил, что ему полюбилась эта вещица. Он мочится на нее каждое утро.
Кушарлейн улыбнулся.
— А… если это невозможно сделать? Я имею в виду, проникнуть во дворец?
Пожатие плеч сейсмическими волнами дошло до бюста Гелиции, вызвав там настоящее землетрясение.
— Что ж, в таком случае в Санктуарии станет одним тараканом меньше, и никто не хватится его. О, моя Лицания немного повоет на луну, но тоже скоро оправится.
— Лицания? Что еще за Лицания?
Девять колец сверкнули на руках Гелиции, когда женщина нарисовала в воздухе формы в точности так же, как это сделал бы мужчина.
— Ах, миленькая маленькая кадитка, падкая на уговоры, грезящая о его стройном теле и полуночных глазах. Кушер, хочешь… встретиться с ней? Прямо сейчас — она свободна.
— Я на работе, Гелиция, — деланно тяжко вздохнул он.
— Расспрашиваешь о нашем малыше Шедоуспане? — мясистое лицо Гелиции приняло деловое выражение, которое кое-кто назвал бы скрытно-лукавым.
— Ага.
— Хорошо. Но кому бы ты ни докладывал, Кушер — со мной ты не говорил!
— Ну конечно нет, Гелиция! Не будь глупой. Я не говорил ни с кем, имеющим имя, адрес или лицо. Я ценю свое… знакомство с предприимчивыми горожанами, — он остановился, пережидая ее веселое фырканье, — и не собираюсь портить его. Или терять физические атрибуты, необходимые для того, чтобы время от времени пользоваться твоими милашками.