— Когда наши войска ушли из фольварка дальше, к Берлину, ночью меня разбудила горничная Катерина. Она стояла одетая и держала в руках большую хозяйственную сумку, чем-то туго набитую.
— Дуська, вставай!
Я удивилась, что Катерина обращается ко мне на чистом русском, потому что раньше делала вид, что понимает его с трудом.
— Куда вставать? Зачем?
— Затем, что завтра здесь снова будут немцы. У меня верные сведения. И нас с тобой поставят к стенке за то, что помогали русским. Надо бежать к своим.
— К своим?
— Ну, конечно! — Катерина всплеснула руками. А куда же ещё!
— И я, дурочка, ей поверила. — Дуня опустила плечи. — А оказалось, что Катерина привела меня не к нашим, а к американцам. Это уже потом я узнала, что наш фольварк оказался на стыке советской зоны оккупации и американской. Вот Катерина и решила бежать к американцам, чтобы уехать в Канаду — у неё там родня обосновалась, а в одиночку через лес идти боялась.
Да ещё не забыла прихватить полную сумку хозяйского добра.
Не знаю да и знать не хочу, где и с кем осталась Катерина, а меня американцы отправили в лагерь для перемещённых лиц. Кого там только не было — полный интернационал: чехи, словаки, венгры, много сербов, французы, норвежцы — все, кто оказался на территории Германии. Мы жили в длинных дощатых бараках с койками в три яруса. Кормили хорошо. Представляете, к праздникам даже конфеты давали. В том лагере у меня Наташенька родилась. Я очень хотела домой, надеялась на встречу с Гришей. Думала, если потеряемся, то встретимся в Колпино, он заставил меня заучить адрес наизусть, как молитву. Я потом часто повторяла про себя: Колпино, Колпино, Колпино — будто перестук колёс. Закрывала глаза и представляла, как домой приеду.
— Но оказалось, что на Родину попасть не так-то просто — американцы всеми способами уговаривали не возвращаться. — Дуня нахмурила брови. — Постоянно запугивали, мол, дома вас сразу расстреляют, в лучшем случае в тюрьму, а у нас свобода, возможности, цивилизация, не то что в СССР, где грязь и пьянь. Одну девушку, Надю, у неё отец в Москве в наркомате работал, чуть не похитили, чтоб потом отца шантажировать. Но мы, русские, Надюшку всем бараком отбили. Наконец, когда в лагере из-за задержек стал назревать бунт, русских посадили в вагоны и отправили в СССР, но не по домам, а в другой лагерь — фильтрационный. Он был уже советский. Особый отдел НКВД нас проверял на предмет сотрудничества с фашистами. Мне следователь очень суровый попался, кулаком стучал, запугивал, чтоб призналась, что у меня ребёнок от немца. Спасибо, Гриша догадался справку у командира выпросить, что я его законная жена, а то я бы никогда не доказала свою невиновность. В ссылку бы, наверное, не послали и в тюрьму не посадили, но пятно на всю жизнь. Сперва мне не поверили — послали запрос Гришиному командиру. Через пару месяцев из части пришёл ответ, что Гриша погиб, но командир действительно выдавал справку его законной супруге Евдокии Георгиевне Масловой о вступлении в брак. На дорогу меня снабдили пайком, выделили деньги на билет, и я стала добираться в Колпино. — Дуня легко прикоснулась пальцами к руке Павлины Никитичны. — Кроме вас и Наташи у меня никого нет.
Июль — макушка лета. Я стояла на остановке автобуса у бывшего «перешейка смерти» и смотрела, как течение Ижоры, резвясь и играючи, серебрит чешую рябь на серой воде. Яркий полдень изумрудной зеленью высвечивал кроны деревьев и кустов на Чухонке, солнечными кляксами растекаясь по асфальту мостовой.
Перешейком смерти колпинцы называли пятачок земли около стены в центре плотины Ижорского завода. Это место гитлеровцы обстреливали с особой лютостью, и хотя сама стена выстояла под шквальным огнём артиллерии, мемориальная доска представляла собой кирпичное крошево. По обе стороны от створа шёл забор, где опорами служили врытые в землю чугунные стволы старинных пушек.
— Девушка, вы крайняя? — спросил меня старичок в панаме, занимая очередь в автобус. Приятно, что война не сумела изничтожить всех милых чистеньких старичков с наивной детской улыбкой.
Я посторонилась:
— Проходите вперёд, а я буду за вами.
— Что вы, что вы! — Он возмущённо всплеснул руками. — Не позорьте меня, я же мужчина!
Во время нашей куртуазной перепалки к остановке с пыхтением подкатил автобус, и я увидела того, кого ждала.
— Тонечка!
— Марк!
Я всё-таки пропустила дедульку вперёд и только потом втиснулась в салон, переполненный пассажирами. Чтобы подобраться ближе ко мне, Марку пришлось протискиваться мимо объемистой женщины с корзиной в руках. Из покрытой тряпкой корзины донеслось встревоженное кудахтанье, и женщина недовольно проворчала:
— Осторожнее, не видите, тут кроме вас тоже люди едут.
— Вижу-вижу, я к жене пробираюсь.
От такого смелого заявления у меня захватило дух.
Марк лихо подмигнул:
— У тебя паспорт с собой?
— Да.
— Тогда ничего не спрашивай. В одной очень нужной конторе работает моя бывшая пациентка, она обещала нам помочь.
Через час мы с Марком превратились в законных супругов со штампами в паспортах и новеньким свидетельством о браке. Марк убрал свидетельство в нагрудный карман и довольно похлопал по нему ладонью:
— Ну не мог же я допустить, чтоб мы поехали разыскивать твоего отца как чужие люди. Да нас даже в Дом колхозника вместе не поселили бы! А так, — он крепко прижал меня к себе и поцеловал, — имею на тебя все права!
— Ты тиран! — Я задумалась. — Хотя нет, ты домостроевец!
Марк заразительно рассмеялся:
— Ага. Я такой. Но по крайней мере теперь главврач ни за что не назовёт меня легкомысленным. С этой минуты я крайне рассудительный и солидный глава семейства.
— Глава?
— Конечно, я же мужчина. Но ты должна помнить, что глава принадлежит тебе, всецело и безраздельно.
Не знаю, что обычно чувствуют невесты, внезапно ставшие жёнами, но мне больше всего на свете хотелось сообщить о свадьбе маме и бабусе. Чтобы они поняли, какой замечательный у меня муж, чтобы мама подошла и поцеловала Марка в щёку, а бабуся перекрестила нас лёгким взмахом руки: «Совет да любовь». И родителей Марка я никогда не увижу, потому что они, как и мои, навсегда остались на той проклятой войне, и нам с Марком предстоит жить не только за себя, но и за них тоже.
В этот момент моя радость — нет — не потускнела, но стала какой-то другой, более глубокой, через понимание того, что пришлось пройти, покуда две наши судьбы не сошлись вместе на одном пути.
У меня был случай убедиться, что Марк умеет угадывать мои мысли. Вот и теперь он крепко обнял меня и шепнул, только для моих ушей:
— Они нас видят и благословляют.