Так поезд выглядел раньше. Теперь же Ганс наблюдал настоящую мешанину из развороченного железа, присыпанную углем и щебенкой. Паровоз был раскурочен прямым попаданием бомбы, платформа сброшена с насыпи, стоявший на ней танк — опрокинут (часть башен при этом отвалились и теперь валялись отдельно от корпуса). Относительно целым остался только пулеметный вагон, хотя и ему тоже досталось.
Осмотрев обломки внимательней, Ганс более-менее точно восстановил картину давнего боя: выехавший из города, бронепоезд обстрелял мадьяр на шоссе сперва во фланг, а затем и продольным огнем. И, видимо, не слабо их прижал — местность ровная, укрыться особо негде, а танковые башни так просто не заткнешь. Венгры пытались отбиваться, судя по отметинам на броне, скорее всего, из противотанковых ружей ("Солотурн" или как там их колупалки называются?), но у них ничего не вышло. А потом подоспела авиация… Судя по количеству воронок, здесь поработала целая эскадрилья "штук" — повезло мадьярам. Мнда.
Обойдя обломки еще раз, Нойнер наткнулся на могилу, которую отмечал аккуратный березовый крест. Выполненная на немецком, надпись на приколоченной к кресту дощечке, гласила: гауптманн[71] Макс Александр Хальсен 1914–1941. Прочитав написанное, Ганс аккуратно стащил с головы капюшон и снял кепи, отдавая последние почести погибшему соратнику. Задумчиво комкая в руках головной убор, он размышлял о превратностях судьбы, приведших к гибели соотечественника в бою между русскими и мадьярами за тысячу километров от границ Германии. Кем был этот погибший гауптманн и как очутился здесь во время боя? Может он был офицером связи или наводчиком люфтваффе, прикомандированным к союзным венграм? А может, командовал какой-то приданной мадьярам немецкой частью? Кто знает, да и какая теперь разница?
Продолжая обдумывать вероятные пути, приведшие злополучного гауптманна к его последнему пристанищу, Ганс нацепил на голову кепи и отправился в обратный путь. К переезду он прибыл почти одновременно с двигавшейся из Харькова колонной бензовозов. Терпеливо дождавшись, когда командир фельджандармов закончит проверку документов и даст колонне отмашку на продолжение движения, Ганс насел на давешнего фельдфебеля.
— Интересная история с этим бронепоездом получается. Не расскажешь, что там мадьяры навоевали?
— Да что рассказывать? Мадьяры из подвижного корпуса город обходили как раз. А тут прямо из города выезжает это страшилище и давай по ним гвоздить. Союзничкам кисло пришлось — не смогли они этот танк ничем проковырять, хотя паровоз и повредили… Ну вот, а потом "штуки" прилетели и превратили этот поезд в металлолом. Вот и весь бой, собственно.
— Это я и сам понял. Там, рядом с обломками, могила есть. Гауптманн Хальсен — из наших. Как он-то тут очутился а?
— А это. — Лицо фельдфебеля стало задумчивым. — Это не из наших. Ну, то есть он немец, конечно, но не из Вермахта. В общем, это он этим поездом командовал.
— Это как? — Ганс таким внезапным поворотом был озадачен. Мягко говоря.
— Ну, он из Красной армии. Наверное, командовал эти танком. А когда танк поломался, придумал поставить его на платформу и сделать бронепоезд. Я сам из Гамбурга, до войны на заводе работал. "Блом унд Фосс", слыхали?
— Угу.
— Ну вот. У нас там тоже такие транспортеры были — специальные, для крупных деталей. Видать и этот гауптманн здесь в Харькове такой раздобыл и такое вот дело соорудил, чтобы, значит, танк свой не бросать.
— Вот значит как…
— Ну да. Когда танк перевернулся, он из него сам вылезти сумел, но почти сразу помер, рядом с танком своим. Видать сильно его переломало. Мы его там же и похоронили. — Тут фельдфебель замолчал и, внимательно взглянув на задумавшегося оберштурмфюрера, на всякий случай уточнил:
— Лейтенант наш приказал. Сказал, что такого врага надо уважать
— А имя как узнали?
— Так у него медальон на шее был, черный такой, с запиской. А в записке надпись на двух языках. Что там по-русски — не знаю, а по-немецки как раз то, что сейчас на кресте написано. Наверное, и на русском то же самое было.
— Наверное. — Ганс задумчиво погладил подбородок, проводил взглядом последнюю машину проезжающей мимо колонны и, наконец, изрек:
— Знаешь, камрад, я за последние три года почти всю Европу изъездил и повстречал немало фольксдойче. Я с ними разговаривал, сидел с ними за одним столом, ночевал в их домах и гулял на их праздниках. И всегда считал, что наш фюрер был прав, когда говорил, что все немцы должны жить в одном государстве. Но только сейчас я понял: НАСКОЛЬКО наш фюрер был прав. Этот гауптманн… он не должен был погибнуть за чужое государство, враждебное Германии, сражаясь против своих соплеменников. Так не должно быть! И мы должны сделать так, чтобы такое больше не повторилось. Немцы, все немцы, должны обрести свою Родину, чтобы им никогда не пришлось сражаться за чужую.