— Где-то здесь.
Его нельзя было не заметить. Сидел, откинувшись на спинку скамьи, скрестив руки на груди, рукава рубашки были закатаны до локтей, в распахнутом вороте блестел солдатский медальон. Все вокруг куда-то спешили, суетились, и в этом месиве людских масс он, как Будда, просто созерцал.
Росчерки теней подчеркивали монгольскую форму скул. В полных губах и упрямом подбородке была неосознанная надменность, но когда он поднимал янтарные глаза, прямой смелый взгляд превращал её в гордость рыцаря.
— А мама где? — Спросил Саша. Отчим с удивлением посмотрел на него, Света поняла, что Саша назвал мамой Регину, чтобы это как-то объединяло их, дало право на непринужденный разговор.
Она полезла в рюкзачок:
— Вот, чтобы тебе в дороге скучно не было.
— Плеер?
— Да. Там кассета.
— Спасибо.
Саша, наклонившись, скользнул губами по румяной щеке восторженно смотревшей на него девочки в балахоне с профилем немецкого рокера. Это едва уловимое прикосновение она и теперь ощущала на своей щеке как лёгкий сладкий ожог, прикосновение падающей звезды.
Брат не любил писать письма, только раз позвонил по телефону, трубку подняла Регина, сказала несколько дежурно-доброжелательных фраз. А через месяц отчиму сообщили из военкомата о том, что Саша погиб.
Света восприняла это до странности спокойно. Сначала как нечто далекое от неё, как факт из фильма или книги — он был слишком идеальным для того, чтобы быть рядом с обычными людьми, вернуться из мира героев и богов с вечной войны добра и зла, жить обыденной жизнью.
Может быть, потому что мало была рядом с ним, до Светы не сразу дошло, что уже не увидит Сашу. И даже потом было жаль человека, но не жаль воина — ведь подлинность героя подтверждается красивой гибелью, вызывающей сладкий восторг у толпы, которая в такие мгновения словно получает подтверждения существования истин, во имя которых можно отдать жизнь.
Регина скупо поплакала, обняв отчима. Света от какой-то неловкости спряталась в своей комнате. Ей всегда в присутствии людей, у которых близкий недавно умер, почему-то становилось неловко, испытывала смущение. Смерть это что-то слишком интимное, как настоящая любовь.
Она не выходила из комнаты, почему-то боясь встретиться взглядом с отчимом. Света у Регины была жива. А Саша у отчима — умер. Отчим был ограблен судьбой. И помочь невозможно.
Матери было непонятно, зачем Свете присутствовать на похоронах, отвезла дочь к своей подруге Тамаре, которая весь день отвлекала Свету разговорами, мешая осмыслить мучительное восхищение братом. Мать приехала за ней поздним вечером.
— Девочка переживает. — Сказала подруга Регине.
— Да она как пень берёзовый, — слышится голос матери. — Равнодушная, может, и к лучшему… Вот у тебя Валя — тонкая, одухотворенная. Таких мужчины любят, а мою только хотеть будут.
— Сука. — Подумала Светлана. — Обрекла меня. А кто сказал, что я полюблю кого-то?! Буду трахаться с ними, за людей не считая.
— Но и у Светы есть свой шарм. Она порой хорошенькая как немецкая кукла. — Немецкие куклы с упругими каштановыми локонами и светло-персиковой кожей были у Вали. — Скажи, что ей надо одеваться женственнее, почему она всегда в брюках, в этих ужасных ботинках? — Снисходительно советовала подруга Регине.
Они приехали домой. Регина аккуратно припудрила веки и заново подкрасила глаза:
— По парку прогуляюсь, что-то сердце жмёт. К отцу не приставай сейчас.
Отчим лежал ничком на диване в глубине спальни.
За окном пересвистывались птицы. Кто-то заводил и не мог завести мотоцикл во дворе.
— С толкача давай попробуем. Садись, подтолкну…
Всё вокруг страшно именно потому, что ничего не изменилось, хотя, кажется, должно было измениться после Сашиной смерти.
В комнате сумрачно и пусто, их окна — на восток, и сейчас на закате она видит на фоне темного неба оранжевые дома, озаренные последними лучами.
Света берёт Сашину черную куртку, тяжелую, с металлическими заклёпками, забивается с ногами в глубокое кресло и сидит, прижимая её к груди, «взглядом мертвеца» уткнувшись в противоположную стену. Её пальцы гладят холодную кожу куртки, как будто это живое существо. Она вдыхает едва ощутимый запах сигарет, бензина и тела, которое всегда было недоступно для неё, а было бы доступно — не любила.
На обоях серая рябь. А перед Светой — туманное небо над долиной, где летит хищный и изящный пятнистый вертолет. Он скользит над верхушками деревьев, повторяет рельеф склона, взмывает вверх. Точные жесткие обводы узкого обтекаемого корпуса выверены для стремительного полёта, он заходит на вираж. И вдруг дымный трассер провожает выстрел из гранатомёта.