– Какие у нас места? – спросила Жанна.
Парень достал билеты и сказал:
– Двадцатый ряд.
– Это здесь, – проговорила Жанна, коснувшись спинки крайнего кресла. И вдруг она увидела кого-то знакомого.
– Маша! – крикнула Жанна.
Иван пытался найти в толпе названную Машу, но ни одна миловидная девушка, которая, по его мнению, могла бы быть этой самой Машей, не соизволила откликнуться на возглас Жанны.
– Значит так, – тем временем проговорила Жанна, – я тут ненадолго отлучусь: мне нужно поговорить с одной знакомой. А ты садись на кресло и располагайся.
– А может мне…
– Нет, нет! Тебе с ней знакомиться не стоит! Она из той прошлой жизни, связанной с министром.
Иван уселся на кресло. Жанна уже ускользнула и стала такой же незримой, как мифическая Маша. Но и остальные любители кинематографа, заполнившие зал, выглядели как будто ненастоящими и продолжали удивлять своими выразительными повадками, столь оригинальными и не похожими на реакции людей в обычной жизни.
Увлекшись разглядыванием, парень не заметил, как на соседнем кресле обосновался человек средних лет. А когда увидел красную бабочку, сидевшую под воротником белой сорочки в обрамлении черного пиджака, удивился и тут же почувствовал, как теплая улыбка начала растекаться по щекам. Иван быстро отвернулся, осознавая, что так улыбаться перед незнакомцем не подобает.
– Я так понимаю, – заговорил сосед, – что вы впервые на показе в этом зале?
Ивану пришлось повернуться обратно.
– Да, – ответил парень. – А что, очень заметно?
– В общем-то, да, – сказал человек с красной бабочкой. – Но вы не переживайте по этому поводу: у всех когда-то случается в первый раз. Помню, будучи еще студентом театрального училища, когда попал сюда – в объятия этих дорических колонн и нежных королевских кресел – чувствовал себя неуютно, и сердце у меня екало, и ждал я в нетерпении, когда с того белого полотна, наконец, польется завораживающая картинка. Эх, давно это было, а вспоминается, словно вчера произошло. Кстати, меня зовут Виктор. Актером я так в результате и не стал, поэтому пришлось надеть маску кинокритика.
– А я Иван, – сказал парень. – И к киноиндустрии не имею никакого отношения.
– Чем же вы занимаетесь, если не секрет?
– Инженер.
– Тоже не плохо. Для меня вся эта высшая математика в блок-схемах и чертежах – как китайская грамота: ничего не понятно, но некоторые длинные формулы, начертанные мелом на черноте доски, вполне красивы и привлекательны. А позвольте вас спросить: вы сюда пришли с какой целью?
– Ну, посмотреть фильм, – ответил Иван, тщетно пытаясь найти подвох в заданном вопросе.
– В общем-то, да! – проговорил Виктор. – Вы вполне можете попасть в ту немногочисленную группу людей, которые пришли сюда, чтобы насладиться магией кинематографа. Ведь с экрана нам открывается целый волшебный мир. Жаль, что не все могут его воспринять по-настоящему. А вы любите смотреть фильмы?
– Да как-то не очень, – ответил Иван.
– Телевизор! – воскликнул Виктор. – Вас развратил телевизор! Как и многих других… Но, надеюсь, что предстоящий фильм вам понравится. Он создан талантливым человеком, призером нескольких европейских конкурсов… Господи, я снова заговорил сухим языком рецензий! Вы уж простите, но вот так приходится бороться с профессиональными навыками. Я и когда смотрю кино, иногда вижу мизансцены, кадры и композиции – а вовсе не то, что хотел мне поведать режиссер.
Между тем подошла Жанна и села рядом с Иваном.
– Это ваша подруга? – спросил Виктор.
Иван кивнул.
– Ах, вот оно что! – проговорил Виктор. – Да, это же американская классика: расположиться на задних, полупустых местах и целоваться под мерный стрекот кинопроектора…
Начал медленно тускнеть свет шарообразных ламп, люди расселись по креслам, голоса в зале умолкли, но остаточное шушукание и шуршание продолжало по-мышиному скрестись о паркет между рядами.
Виктор встал, полушепотом говоря Ивану:
– Перейду-ка я на вон то свободное место в центре, откуда видно лучше. Да и вам двоим тут, наверное, будет удобнее без меня.
– Это кто? – прошептала Жанна, когда Виктор ушел.
– Да так, кинокритик какой-то, – ответил Иван.
– Чудаков здесь хватает, – произнесла девушка.
Наступившая полутьма подтолкнула Ивана попробовать сделать так, как говорил Виктор. Уж за стенкой сзади быстро-быстро затикал проектор, выпустив сквозь квадратное оконце свой магический луч на широкий экран, разрыхляя мерцанием вязкий воздух над головами людей. Губы Ивана коснулись щеки девушки. Жанна была не против.
Но под покровом сгустившейся тьмы, выглядывая из-за колонны, незаметный ни для кого человек с фотоаппаратом, нацелившись светосильным объективом на парочку в двадцатом ряду и пряча щелчки затвора в звуках фильма, добросовестно выполнял свою работу.
Когда за узкими окнами, прорубленными через широкие, как у средневековой крепости, стены, уже почти погасли все лампы дневного света и желтоватые точки фонарей выстроились в строгий ряд вдоль металлической ограды, сшитой из двухметровых остроконечных копий, Димитр все еще сидел у себя в кабинете и перебирал бумаги. В комнате горел лишь один настольный светильник с зеленым абажуром. Из коридора выглянул сутулый человек.
– Вам принесли пакет, – сказал он и неслышными, мягкими шагами подступил к освещенному островку стола.
– Спасибо, Петрович, – произнес Димитр, уже зная, о каких тайнах поведают внутренности принесенного толстого конверта.
Когда Петрович скрылся, Димитр отворил посылку и достал оттуда пачку свеженапечатанных, еще пахнущих краской фотографий. Их было ровно тридцать шесть – Димитр специально пересчитал, чтобы убедиться, что снимки делал именно Арсеньевич, которого старая разведывательная школа приучила всегда укладываться в тридцать шесть кадров стандартной микропленки, и никакие цифровые чудеса новых камер не могли повлиять на магическое количество.
Каждая фотография в отдельности выглядела хорошо, а все вместе они рассказывали историю одного мелодичного вечера в старом кинотеатре. И Димитр сразу же узнал главного героя этой истории: "Тот самый парень, что был на распродаже!"
Из длинного шкафа размером во всю стену Димитр выдвинул ящик с приклеенной табличкой "НГ", а уже оттуда извлек упитанную папку, надписанную словом "Распродажа". Полковнику пришлось пробраться через множество листов и справок, прежде чем он нашел нужные бумаги и углубился в чтение. Личная карточка, характеристика с работы, отзыв профсоюза, заявление, написанное на имя какого-то Вельсиминова Никанора Александровича, – все это всплыло перед полковником. "Даже спортсмен!" – пробормотал он.
Откинувшись на спинку своего уютного кресла, которое скрипнуло, Димитр уставился в потолок, размалеванный зеленым налетом от абажура настольной лампы, и принялся вспоминать. Лицо парня показалось полковнику слишком простым: ни одной характерной детали, необычной черточки, родинки, даже волосы на голове были острижены машинкой по самым незамысловатым лекалам – никаких хитрых зачесов, все коротко и ровно. Но вместе с тем было в этом лице что-то необъяснимо симпатичное, притягательное и располагающее. "Молодость!" – подумал Димитр и вздохнул. И продолжил дальше бродить по воспоминаниям: теперь Иван пред ним стоял и нервничал, старался не подавать вида, но Димитр проницал его и читал, как скучную, преисполненную шаблонов и повторов книгу. Полковник вспомнил, что его тогда очень повеселила невзрачная Иванова кофта – синие зигзаги, нарисованные на ней, колебались как будто в унисон с неприятными мыслями парня, которому было суждено потерять свою красивую спутницу в тот день.
И когда Димитр возвратился из кладовой своей памяти, кресло в очередной раз скрипнуло. Полковник принялся перебирать фотографии: разложил их на столе в хронологический ряд, затем рассортировал по планам – сначала общие, потом крупные и в конце те кадры, на которых целовались. Эти лица – что у Ивана, что у Жанны – были запечатлены так органично, как ни в каком кинофильме даже лучшие актеры не покажут таинство простой любви. Димитр вздохнул, потому что понял, что ему предстоит сделать то, что делать не хочется. И он знал, как непомерно трудна бывает его работа в таком случае. И он вздохнул еще раз. А за окном раздались двенадцать гулких ударов, рожденных на часовой башне президентского дворца.