Участь овец, которых режут вам и мне на котлетки, достойна всяческого сожаления, но нельзя называть это трагедией. Потому что овцы не способны извлечь из этого урок.
Я гляжу на французских евреев и ожидаю каких-то проявлений гнева, каких-то попыток сделать выводы. И не только сегодня — после кровавых событий в Алжире. Ведь уже несколько лет подряд рядом, вплотную к их сытым телам и душам, на улицах Парижа они слышат и видят такое, что заставило бы всякую живую душу задуматься. Если не стариков (а ведь они помнят процесс Дрейфуса), то хотя бы молодежь. И ведь известно, что они не глухи и не слепы, что они очень наблюдательны и у себя — меж четырех стен — наверняка шепчутся об опасности. Но — никаких внешних попыток поискать какой-нибудь выход — ничего. Даже сейчас, после Алжира, когда мерзость проявила себя в такой явной форме, что должна была возмутить их не только как евреев, но и как граждан Франции.
Женщина
«...Душа, сотканная из стальных и шелковых нитей».
Через всю свою жизнь Жаботинский пронес рыцарское преклонение перед женщиной. Он видел в ней воплощение тех свойств человеческой души, которые он образно сравнивал со сталью и шелком: тверды как сталь, во всех испытаниях этой жестокой жизни им присуща «стальная» приверженность к порядку, организованности. И в то же время — красота, утонченность, мягкость — истинный шелк. В принципе, он был не прочь, чтобы все его современники сочетали в себе эти качества, с иным, правда, их осмыслением: «сталь» — как неподчинение любым проявлениям хамства, попыткам унизить, несгибаемое упорство в отстаивании правой позиции; и в то же время «шелк» — как любовь к людям, к своему народу, любовь, исполненная самоотвержения, а также тонкость, душевное благородство, интеллигентность. Жаботинский говорил, что весь его жизненный опыт учил его преклонению перед женщиной:
Я — не из апологетов Яфета (впрочем, как и Сима)[*], но есть качество у жителей Севера, перед которым я действительно склоняюсь: рыцарское отношение к женщине. Я уверен: любая женщина — клад. И если его не открыли — то в этом не ее вина.
Я уже совсем не молод, и моя жизнь убедила меня в этом...
В другой части дневника Жаботинский вспоминает о формировании Еврейского легиона во время Первой мировой войны. Его друзья-сионисты в России ополчились на него и не остановились перед тем, чтобы причинять серьезные неприятности его матери. Жаботинский писал ей: «Посоветуй, что мне делать?» И она ответила: «Если ты уверен, что прав,— не останавливайся ни перед чем». Жаботинский продолжает:
Не я один тогда имел неприятности от этого «парада дураков». Многим моим друзьям тоже досталось.
...Я уже, кажется, извещал читателя, что предпочитаю женщину мужчине практически в любом деле — и в общественной жизни, и дома. Кроме работ, требующих тяжелых физических усилий, конечно. Такое отношение — в моем случае — не результат размышлений, а инстинктивное чувство, аксиома, что-то вроде cogito ergo som[*]; может быть, это от личного опыта — от тех трех женщин, с которыми связала меня судьба, от опыта, который внушил мне этот образ: «душа, сотканная из стальных и шелковых нитей». Не во многое я верю, и это — одно из того немногого: мать, сестра, жена — это святыня, существа высшего порядка, недостижимой высоты. Но в те дни именно на этих святых женщин покусились недоумки и хамы (слово «хамы» употребил Бялик — к нему претензии). Но ткань из стали и шелка — материал настолько прочный, что не только сам не дрогнул — и мне помог удержаться. Признаюсь без тени стыда: если бы я услышал в решительную минуту зов: «Пожалей меня, я устала, я не могу больше»,— я бы сидел в Москве и писал фельетоны. Но я услышал нечто совсем другое. Мать мне сказала: «Если веришь в свою правоту — не отступай»; сестра мне сказала: «Они еще придут целовать тебе руки»; жена мне сказала: «Иди и не беспокойся. Все будет хорошо».
Обращался Жаботинский и к более «низменным» материям, призывая к необходимости добиваться истинного равноправия женщины в обществе, на работе. Едва ли не лишним будет напомнить, что в то время движение за права женщин еще не вошло в «моду» и равноправия не было в большинстве государств. Но когда Жаботинскому стало известно о проявлениях дискриминации женщин в его стране, он провозгласил с трибуны одного из митингов:
Уважение к женщине — вот что отличает цивилизацию от дикости. Не может быть прогресса в обществе, позволяющем темным силам унижать женщину. Почтительное отношение к ней было одним из могучих факторов расцвета европейской цивилизации. В прежние времена такое отношение находило выражение в «рыцарстве», в наше время — в равноправии. Наш народ внес огромный вклад в формирование европейской культуры, и мы не позволим отнять у нас это наследие, нашу национальную гордость.
Месяцем позже Жаботинский перевел эти свои взгляды на язык практических действий. Он писал в мэрию Иерусалима (15.3.1929): «Всем сердцем хотел бы я быть исправным плательщиком городских налогов, но до тех пор, пока к руководству жизни города не допускаются женщины, моего имени не будет в списке налогоплательщиков» (в сб. «Письма»). Жаботинский утверждал, что женщина ни в чем не должна уступать мужчине, что к ней «равно применимы все хвалебные слова, которые существуют в мужском роде, такие как «герой» и даже «рыцарь», что еврейский народ «нуждается в равной мере в солдатах и солдатках, в рабочих и работницах». Но, в то же время, женщина — существо, лишенное грубой физической силы, и степень рыцарского к ней отношения есть мера человеческого в мужчине. С равноправием должно сочетаться преклонение перед женщиной:
Женщина — существо особенное, у нее — свои специфические задачи в этой жизни, и она должна гордиться этой своей «особостыо» и требовать к себе особого отношения. Это не значит, что она не может или не должна выполнять те же функции на работе, в учебе, в самообороне, что и мужчина. Она может и должна. Огромен был вклад женщин в победу на Западном фронте[*]. Но при всем при том у женщины есть своя роль в обществе, отличная от роли мужчины. Ее здоровье и жизнь — десятикратно ценнее здоровья и жизни мужчины. Или вот, например: если мужчина владеет ивритом (речь идет, разумеется, о галуте), то это вовсе не гарантирует, что его дети будут знать его тоже. Но если ивритом владеет женщина — то это значит, что в семье будут знать иврит.
...Женщина — природный «организатор». С древних времен она выполняла «организаторские функции» в семье. Мужчина был «приобретателем», «добытчиком», его задачей была «доставка» необходимого «сырья». Но превратить это «сырье» в пищу, в одежду, в «жилье», организовать все хозяйство — всегда было делом женщины. У нее есть природный дар «предвидеть», трудиться не только ради «сегодня», но и ради «завтра». Этим, возможно, объясняется, что во всемирной истории известно гораздо больше великих цариц, чем великих царей (при том, что правящие царицы гораздо реже),— наша Шломцион из династии Хасмонеев, Елизавета Английская, Екатерина Великая в России, Мария-Терезия в Австрии... И все они отличились, прежде всего, на поприще укрепления государственности, «организации» и экономики.
Разумеется, не всякая женщина — «Суламифь», бывают среди них и легкомысленные, и всякие, но у огромного большинства из них есть природная тяга к миру, организованности и аккуратности. Излишне разъяснять, насколько эти качества необходимы нам при строительстве нашего государства.
Яфет и Сим.
В еврейской традиции Яфет — родоначальник европейских народов, Сим (Шем) — семитских народов.