Если бы наука обладала уже достаточными для этого средствами, можно было бы, разложив особенным образом, скажем, кровь «типичного» француза и «типичного» сакса, обнаружить и записать формулу «спектра» или «рецепта», на котором зиждется их расовое своеобразие. Существуют ли «чистые» расы или не существуют, это все равно в данном случае.
По Жаботинскому, этот «генетический код» влияет также на психику той или иной расы, что в той или иной мере проявляется в каждом отдельном ее представителе:
Психика есть верховное орудие производства, и потому ее различия неизбежно должны сказаться во всех сферах человеческой жизнедеятельности, прежде всего в хозяйственной. Две «расы», при идеальном равенстве всех прочих условий — климата, поверхности, почвы, истории — создали бы разные типы хозяйства. Для марксиста из разных типов хозяйства уже сами собою вытекают вообще разные типы культуры.
Совершенно иначе ставится вопрос (как уже отмечено выше) в области политики. Для политика и юриста — решающим моментом для установления национальной принадлежности в спорных случаях является только один психический момент: наличность национального самосознания. К этой точке зрения, впрочем, примыкают иногда и философы и психологи. Ренан, Лацарус, Фребель, Манчини, Блюнчли, Иеллинек и т. д. единогласно сходятся на том, что нация есть воля. Но для исследователя, интересующегося не только фактами и потребностями сегодняшней политической жизни или феноменами психической, а и объективными первопричинами, «нация» в конечном итоге, за вычетом всякого рода наслоений, обусловленных историей, климатом, окружающей природой, инородными влияниями,— сведется к своей расовой основе.
Жаботинский отвергал мнение, что в ближайшем будущем расы и нации сольются в единое целое. Он предсказывал, что каждая нация будет продолжать развивать свою национальную самобытность, национальную культуру, несмотря на влияние (а возможно, и благодаря ему) межкультурной интеграции. Картина будущего ему рисовалась так:
Небывало яркий расцвет национальных самобытностей при полном мире и взаимном обмене продуктами самобытного творчества. Благо народам, которые доживут до того счастливого времени. А кто не доживет, о том будущие люди даже не вспомнят, и только ученые, пожимая плечами, скажут о нем: туда и дорога.
Намек слишком прозрачен: он предупредил своих соплеменников...
А что насчет существования «высших» и «низших» рас? Жаботинский, который говорил, что он предан принципу равенства «до сумасшествия», естественно, не мог принять такое разделение. Поэтому можно найти немало его высказываний, где он в самой резкой форме осуждает презрительное отношение к неграм. Это была его вера:
— По-моему,— вообще нет высших и низших рас. У каждой есть свои особенности, своя физиономия, свой комплекс способностей, но я уверен, что если бы можно было найти абсолютную мерку и точно расценить прирожденные качества каждой расы, то в общем оказалось бы, что все они приблизительно равноценны.
В записях, сделанных в конце его жизни, Жаботинский вернулся к «расовой» теме. Он высказал свои мысли о еврейской расе, сохранившей свои отличительные признаки, невзирая на тысячелетия скитаний в галуте:
Вот я сижу и пытаюсь разрешить для себя этот невероятно запутанный вопрос: что же такое еврейская раса, в чем ее особенности, в чем эстетическая ценность (и есть ли таковая) еврейского генотипа?
В последние годы у нас завелся глупый обычай отвечать на этот вопрос, что, мол, нет никакого особого еврейского типа, так как евреи — не «чистая» раса, а результат смешения, и вообще нету чистых рас, а все они — сплошная мешанина. Это правда. И пустая болтовня одновременно. Несомненно, любая раса — результат смешения. И мы — дети Израиля — в особенности. Это вытекает из библейской истории, не говоря уже о временах галута, и мы, вероятно, самая богатая раса по количеству составляющих, хотя бы в силу древности нашей истории. Но это вовсе не значит, что наш «состав» похож на «состав» германской или русской расы. Вода и воздух — тоже сложные вещества, «смеси», но вода — это вода, а воздух — воздух. Ясно, что есть, слава Богу, еврейская раса и есть у этой «смеси» свой «рецепт» — и физический, и духовный, и это все — у нас в крови. Глупо отвергать очевидные вещи, давным-давно признанные всеми, только из-за того, что их употребили во зло в Мюнхене. В рамках общего для евреев «типа» есть «разновидности» — литовская, галицийская, сефардская, йеменская и сколько угодно еще. Разница в чертах лица, в форме черепа, в цвете кожи. Но очевидно, что существует общий «еврейский тип», и он не скроется ни под военной формой, ни под прической «мадам Помпадур».
Духовная раса
«Пусть хоть не все, но кто-то выйдет из гетто; пусть хоть не все, но кто-то дойдет до древних, а быть может, и до новых времен».
Жаботинский пришел к сионизму не в результате логических рассуждений, его не подвиг на это какой-то необычный случай, «научивший» бы его сионизму (см. ст. «Природный сионизм»). Он признавался, что эта вера появилась у него спонтанно, естественным образом, будто бы выросла из глубин его души. Это было делом принадлежности к некой «духовной расе», избавиться от которой невозможно даже при всем желании.
Жаботинский пришел к выводу, что «сионистом» надо родиться или быть воспитанным с младенчества. Иначе никакая логика, никакие убеждения не помогут. Обращаясь к офицерам Еврейского легиона, он писал:
Мне давно казалось, что сионисты — это особая «раса»: особый прирожденный склад души, а может быть и особый какой-то состав крови. Нельзя «обратить» человека в сионизм; и все толки о том, будто контакт с Палестиной может «сделать» кого-либо сионистом, тоже выдумка. Если это и случается, то только с теми, у кого и раньше была в душе капля сионистского яду, только прежде незамеченная. Это — тот самый яд, чья примесь, у других народов, при других условиях, создает ушкуйников, пограничников, авантюристов; людей, которым отроду не по сердцу взбираться по готовым ступенькам, а хочется и лестницу выстроить самим. Этой черты ни привить, ни подделать нельзя. Будет время, когда весь еврейский мир «признает» сионизм и даже будет его «поддерживать», но и тогда сионисты будут в еврейском народе малым меньшинством.
Жаботинский показал, в чем разница между «сочувствием» сионизму и сионизмом:
Факт, есть многие, трудящиеся на благо сионизма и при этом не являющиеся сионистами. Сионистом можно только родиться. Бывает, что человек сам до поры не знает за собой этого свойства, как Илья Муромец, просидевший на печи тридцать лет и три года. Можно представить себе, что кто-то так и прожил всю жизнь, не «открыв» для себя это свойство своей души. Но тот, в ком нет этой искры с рождения,— никогда не станет сионистом. Вера сиониста отличается от «взглядов» сочувствующего и количественно, и качественно. Вера сиониста включает особые «элементы»: это и необычная сила воображения, необычное восприятие реальности, которое толпы насмешников назовут «витанием в облаках», и дерзость в мыслях и в поступках, которую насмешники назовут «авантюризмом»,— и, возможно, на самом деле есть тут капля склонности к авантюре, капля, которая и «создает» всех великих строителей и первооткрывателей, от Моисея до Колумба...