Сквозь призму этих различий в психике рассматривал Жаботинский и свой вечный конфликт с прочими лидерами сионизма. Он высказывался в частном письме:
Я согласен с тем, что если бы наши лидеры поставили свои подписи под нашей версией программы, то сама логика требовала бы от нас выйти из оппозиции. Но это было бы настоящим несчастьем. Разница между нами — не в планах или программах. Разница в подходе, в психике. Иногда мне кажется (это, разумеется, всего лишь шутка), что мы принадлежим к разным «расам». Ты пишешь, что в Ишуве сталкивался с ужасными типами. Тебе не кажется, что это просто другая «порода»? Поверь мне: девять десятых всего накала полемики — в этой разнице. Разумеется, далеко не все «они» — ужасные типы, есть среди них честные и прекрасные люди. Но они — из поколения пустыни[*].
Демократия
«Единственный путь создания руководства — прекрасная древняя традиция всеобщих прямых выборов».
Общественный строй, о котором пишет Жаботинский, основан на минимуме власти и полностью зависит от свободного волеизъявления граждан, «царей» в своем государстве. Однако перед лицом внешних и внутренних опасностей, подстерегающих современное государство, оно по самой природе не способно обойтись без организующей роли власти. Жаботинский видит в демократии общественный строй, в наибольшей мере соответствующий его ревностной преданности идее равенства людей. Преданность демократии привела его к солидарности с составителями известной «Гельсингфорсской программы» (см. гл. «Гельсингфорс»), и от ее имени он вел бескомпромиссную борьбу с олигархическими тенденциями, обнажившимися в сионистском движении, когда его руководство решило разделить власть с группой «магнатов», ни один из которых не был избран демократическим голосованием. Их финансовое могущество было единственным фактором, побудившим делегатов сионистских, по преимуществу рабочих, партий дать им право вмешательства в принятие политических решений «государства в пути». Жаботинский восстал против этого антидемократического акта (именно в связи с этим бунтом на заседании Палаты депутатов в Тель-Авиве раздавались выкрики: «Сломайте ему хребет!». И почти сломали...). В тот вечер, когда было принято решение по вопросу, известному как вопрос о создании «смешанного агентства», Жаботинский выступил перед делегатами Шестнадцатого сионистского конгресса с декларацией своего демократического «символа веры»:
Взгляните, уважаемые господа! Еврей наших дней уже не тот, каким он был тридцать лет назад. Он горд, обладает самосознанием, он гражданин. Ведется полемика, в особенности в стране, из которой я прибыл: чья в том заслуга? Революционные партии утверждают: мы сделали еврея гражданином, мы сделали его борцом. Однако в историческом и психологическом аспектах это неверно. Совсем иное произвело революцию в еврейской душе. Это сделал маленький клочок бумаги — «шекель»[*]. Те, кто выросли в других странах, более счастливых, чем моя, возможно, не смогут представить себе все значение этого. Когда, тридцать лет назад, обращались к нищему, задавленному еврею, призывая его на борьбу во имя закона и справедливости, он отвечал: «Кто я и что я? Я нищий. Я должен молчать. Право решать, что в интересах народа, принадлежит богатым и сильным, идет ли речь о депутации к губернатору или о заселении Эрец Исраэль». Ему не приходило в голову, что он имеет право высказывать собственное мнение. И тогда появился Герцль. Многие из заслуг Герцля будут отняты у него, однако одна принадлежит ему вне всяких сомнений: он дал приниженному еврею его «шекель». И уже спустя три-четыре года стало заметно, какой переворот произвела в согбенном человеке сионистская мечта, связанная с ней национальная надежда, новое солнце в небе, спасение народа Израиля. Он, вечно унижаемый, делает выбор, он решает! Он говорит себе: «Приближается Сионистский конгресс. Кто знает, может быть, на нем будет обсуждаться вопрос, решение которого будет зависеть от одного-единственного голоса. И, может быть, этот голос будет принадлежать представителю моего города. Возможно, этот представитель будет избран минимальным большинством и в числе решающих окажется мой голос. И вот, вопрос, от решения которого зависит, выберет ли народ Израиля правильный путь или пойдет по неверному, решится благодаря тому, что маленький человек с Молдаванки голосовал именно так, а не иначе! Я решаю, на меня возложена ответственность, я могу послужить причиной того, что народ Израиля пойдет по правильному или ложному пути! Я понимаю это, я тот, кто творит историю! И несмотря на то, что я нищий, а ты богач, у каждого из нас в час решающего выбора есть только свое собственное мнение. Мы равны. Мы граждане». Двадцать лет революционной пропаганды никогда не смогли бы вызвать подобное чудо в душе униженного человека. Это сделал «шекель», сама идея, что бедняк и богач имеют равные права.
Жаботинский приветствовал демократию как неоспоримую ценность. Он хорошо понимал, что недостатки демократической системы являются временной болезнью роста, существовать же она сможет только благодаря добровольному участию масс. Массовое движение по необходимости должно быть демократично, исходя даже из чисто прагматических соображений, и поэтому обвинение в фашизме, предъявленное Жаботинскому, представляется не только низкопробной клеветой, но и вопиющей глупостью:
Не затрагивая моего личного человеческого отношения к фашизму, могу, тем не менее, сказать, что в еврейской политической реальности этому явлению просто нет места. Сущность фашизма выражается в том, что действия каждого индивидуума подчинены задачам господствующего в стране насилия. Во главе государства также стоит один человек, в руках которого сосредоточены все средства угнетения и подавления. У евреев нет в настоящее время государственности и нет средств давления. Все наши учреждения — добровольные организации. Если какое-либо постановление кому-то не нравится, он волен не исполнять его. Он может оставить ряды организации, когда захочет. Даже в том случае, когда человек, не удовлетворенный определенным решением, тем не менее остается в своей организации, ясно, что он делает это потому, что, взвесив все «за» и «против», решил остаться, несмотря на свое несогласие. В такой ситуации все наши учреждения демократичны в силу необходимости. Более того: это не просто демократия, а постоянно действующий референдум, широкое соглашение всех «подданных», входящих к данному моменту в состав организации.
Все сказанное относится как к еврейским добровольческим организациям, участвующим в сионистском движении, так и к еврейскому народу в целом. Поскольку народ все еще рассеян среди других наций, не может быть и речи о каком-то руководящем органе, обладающем независимыми полномочиями. Эти полномочия зиждятся только на свободном выборе тех, кто готов их признавать:
Прежде всего нужно сформулировать убедительные, не вызывающие сомнений политические основы. Исключительно важно не поддаться новой моде, зародившейся в Германии и Италии и продолжающей, к нашему прискорбию, проникать в страны демократического блока. Я подразумеваю открытое издевательство над прекрасными принципами свободных выборов. Я не специалист в том, что затрагивает другие народы. Может быть, для них периодический отказ от всеобщих выборов и обращение к «большой дубинке», когда отказывающийся подчиняться получает побои, является здоровым и органичным явлением, хотя я в этом сомневаюсь. Но нам, евреям, невозможно оказывать подобное давление. Единственный путь создания руководства — прекрасная древняя традиция всеобщих прямых выборов.
Поколение пустыни.
Так называлось поколение евреев, вышедших из Египта и не удостоившихся войти в Обетованную землю. Все они умерли во время сорокалетнего скитания по пустыне.