Было бы несправедливо видеть в этой декларации что-то похожее на цинизм по отношению к социальным проблемам вообще. Мы тоже — как и остальные люди — в глубине души убеждены в том, что современное состояние общества дурно и антигуманно и что необходимо его полностью изменить. Именно как евреи мы помним, что борьба за улучшение общественного режима всегда была одной из самых прекрасных традиций еврейской мысли — начиная с великого религиозного законодателя Моше Рабейну вплоть до последних десятилетий. Многие из нас верят, что Эрец Исраэль станет в будущем лабораторией, в которой откроют и создадут — нашим собственным путем — эликсир социального спасения всего человечества. Но прежде, чем приступить к созданию этого эликсира, мы обязаны построить саму лабораторию.
Все время, пока продолжается процесс построения еврейского государства, капиталиста мы не считаем капиталистом, рабочего — не считаем рабочим. И тот и другой для нас — материал, из которого мы строим здание. Их интересы — личные или классовые, их радости и горести, их успехи и провалы интересуют сионистское сердце лишь в той мере, в какой это ускоряет или замедляет процесс создания еврейского большинства в Эрец Исраэль. Все прочие стремления — личные или коллективные, общественные, культурные, и проч., и проч.— абсолютно все без исключения мы подчиняем единственному примату идеи государственности. И мы не знаем, и мы не желаем знать никаких других «императивов»!
Этот тезис — «хад-нэс» — Жаботинский защищал с пафосом, который дано понять только на фоне тогдашней действительности: когда в еврейском населении, управляемом лицемерными властями и окруженном со всех сторон Толпами врагов, безумствовали, с одной стороны, отчуждение еврейского труда и предпочтение ему дешевого арабского, и с другой — нескончаемые забастовки и распространение лозунгов классовой борьбы. Все это отнюдь не способствовало вложению частного капитала, столь жизненно важного для построения Страны. Отрывки, приводимые дальше, принадлежат, без сомнения, к лучшим публицистическим плодам пера Жаботинского:
Прежде всего — сионистский монизм. Большинство молодежи нашего поколения считает, что еврею недостаточно трудиться на благо Сиона, что ему необходимо еще что-нибудь, какой-нибудь дополнительный идеал, который украсит «эгоистическое» стремление национального возрождения «народа одного и не больше». А я ищу такую молодежь, которая держалась бы одной-единственной веры и довольствовалась бы только ею, и еще гордилась бы ею и предпочитала ее всем прочим верованиям. В начале всего Бог сотворил нацию; все, что способствует ее возрождению,— свято, а все, что мешает этому,— скверно, а каждый, кто мешает,— сам черен, и вера его черна, и черно его знамя.
Эта неразбериха есть не что иное, как закономерный продукт некой духовной моды, возникшей и распространившейся в нашей среде в последние годы. «Мода» эта выражается в признании и принятии мнения, что сионизм как таковой не является идеалом чистым и прекрасным в полной мере. Для того, чтобы очистить и украсить его, необходимо разбавить его каким-нибудь другим идеалом. Например социалистическим, или пацифистским, или учением Ганди, или открытием Южного полюса, или перелетом Париж — Нью-Йорк, или Бог знает чем еще — но чем-то еще обязательно. Чем-то, что не является сионизмом. Потому что сионизм как таковой — какая-то сомнительная тварь, не способная устоять сама перед лицом нравственного и справедливого суда.
А я полагаю, что сионизм — идеал самостоятельный и прекрасный в высшей степени. Он явился для того, чтобы спасти от ненависти толпы и от голодной смерти сотни тысяч людей, он явился для того, чтобы создать на земле новый народ — новую арену для создания ценностей, которые обогатят все человечество. Прекрасен он, сионизм, свят, чист и нравственен; и если так — то все, что препятствует ему,— безнравственно.
Делается попытка заново создать единую еврейскую душу — душу, которую никакой внешний блеск, никакая внешняя красивость не отвратят от нашей бедности, но душа эта окажется столь совершенной, столь цельной, что единственный ее ответ на это нелепое сопоставление будет такой: «В моем крошечном винограднике выросла лоза, вино которой благороднее всех ваших шампанских вин, и, чтобы быть таким, оно не нуждается ни в каких добавках лучших сортов вашего винограда — ему нужен лишь дождь, ниспосылаемый Всевышним. И стоит оно того, чтобы десять поколений подряд отдали за него свою жизнь, и во всем мире нет ничего выше и ничего святее его!». И если на сегодня состояние еврейского народа таково, что в то время, как другие народы готовятся коренным образом изменить основы хозяйства своих стран, мы вынуждены только помышлять о создании хозяйства нашей страны,— эта душа не почувствует стыда от такого сравнения. Она не закричит: «И мы тоже!..» Но она спокойно будет продолжать верить, что ее святыня не менее свята, чем иные. И если выяснится, что в то время, как другие народы уже могут говорить о прекращении обучения войне, мы вынуждены только начать это горькое учение,— эта душа не пустится в хитроумные рассуждения и не будет искать лукавых отговорок, а начертает на знамени всемирного движения за мир: «Самое святое условие всеобщего мира — чтобы никто не смел и не мог убивать нас тоже!».
Попытку эту я поддерживаю не только потому, что я — еврей-националист, но просто потому, что я ее отец. Конечно, некорректно общественному деятелю признаваться в том, что им движут какие-то личные причины,— пусть это некорректно, но я признаюсь в этом. Каждый из нас несет на себе золотую цепь, и каждый из нас время от времени спрашивает себя: в чьи же руки попадет это наследие? Потому что я не хочу черной пропасти — конечной остановки той железнодорожной линии, которая начинается у окна, где сидит еврейский мальчик и перебирает идеологические жемчужины — лишь в качестве «добавления» к своему собственному,— жемчужины, подобранные на чужой улице.
...До какой степени болело сердце Жаботинского из-за проблемы «хад-нэс» и противодействия ей, свидетельствуют два письма его к Давиду Бен-Гуриону, приводимые ниже с некоторыми сокращениями. Первое из них написано в Чикаго 30.3.1935:
Ты сказал мне, что я преувеличиваю влияние чистой «классовости» на дух вашего движения, и показал мне твои статьи, из которых действительно явствует, что дух вашего движения чист и не разбавлен никакими чуждыми примесями. Тогда я тоже спросил: уверен ли ты в том, что это относится и к рядовым членам вашего движения? Ты ответил уверенным «да!», но я в душе не поверил тебе (хотя тогда и не помышлял, что ратификация будет отвергнута большинством[*]). С дней моей юности я помню собственную зачарованность учением Маркса — логической цепочкой, из которой нельзя вынуть ни одного звена, не прибегнув к грубому насилию. Ты и твои соратники, основатели движения «Рабочие Сиона», создали очень тонкую смесь этого учения с сионизмом — возможно, что вы в свой душе действительно смогли слить это воедино, но это вопрос веры: понять это может лишь тот, кто верит в это. Сейчас пришло поколение, которое не знает вашего ратоборства и не участвовало в ваших поисках истины; тончайшие логические силлогизмы, с помощью которых вам удалось из двух нитей сплести одну, ныне забыты словно секрет Страдивариуса. Кроме этого всей современной молодежи (и еврейской, и христианской) свойственно нежелание глубоко вникать в проблему, они предпочитают ясные и недвусмысленные «да» и «нет», первобытную и грубую простоту. Из двух нитей они выбирают самую толстую или самую блестящую, а ту любовь, которая побуждала вас тогда тщательно вымерять пропорции вашей смеси, вымерять, вымерять и снова вымерять, они называют оппортунизмом, или бессилием, или еще чем-нибудь похуже. Что вы можете противопоставить этой грубости, какое снадобье? Попытаетесь ли научить их вашей вере? Сомневаюсь, что это поколение способно воспринять ее, и захочет ли оно вообще это сделать? Это поколение «монистское» до чрезвычайности — возможно, это не комплимент, но это бесспорный факт.
Ратификация отвергнута большинством.
Ратификация соглашения между Бен-Гурионом и Жаботинским по поводу нормализации отношений между левыми и движением Жаботинского была отвергнута на референдуме большинством Всеобщего объединения рабочих («Гистадрут ха-овдим ха-клалит»).