...В моей вере в малые государства есть, видимо, какая-то склонность к философии такого рода: чем больше столиц — тем больше культуры. Сделайте любое место столицей — и оно в самом деле станет столицей в плане психологическом. Я вспоминаю Ковно, Ригу и Ревель перед войной. Их жители жаловались на скуку точно так же, как жалуются сейчас (все время жить в Париже тоже наводит скуку — действительно неизменяющееся),— но турист, смотрящий со стороны, сразу замечает разницу. Раньше в этих городах нечего было изучать, не о чем было распрашивать — сегодня же каждый из них представляет собой лабораторию для постановки множества творческих опытов: в них создают одно из самых больших чудес Творца — нации.
Антисемитизм не мог породить сионизма. Антисемитизм мог породить только стремление убежать от преследования по пути наименьшего сопротивления — то есть, переменив веру. И все-таки для того, чтобы за проповедью перемены веры стал слышен призыв к самосознанию и национальному воскрешению, было необходимо что-то другое, кроме антисемитизма,— какой-то внутренний фактор, какое-то позитивное веление изнутри. Это — инстинкт самосохранения нации, он дал нам силу двинуться вперед по скорпионьей тропинке нашего времени.
Один араб уснул под сенью какого-то дерева. Утром его укусила блоха, он проснулся от укуса, увидел утреннюю зарю и сказал: «Честь и хвала этой блохе! Она пробудила меня ото сна! Теперь я совершу омовение и приступлю к работе». Но во время омовения блоха снова укусила его. Араб поймал ее, убил и сказал: «Ты, как видно, возгордилась от моей похвалы! Правда, от сна ты меня разбудила — но не по твоим указаниям я буду молиться и работать...»
Вот какова роль антисемитизма в возникновении сионистского движения. Мы не отрицаем, что антисемитизм заставил нас пробудиться от спячки. Но это — все, и если после его укуса мы встали во весь рост, омылись живой водой и приступили к работе — мы это сделали не из-за гнусного насекомого, которое нас разбудило, но благодаря инстинкту самосохранения, пульсирующему в сердце нации.
Ориентация
«...Мы должны ощущать себя нацией и быть готовыми ко всему».
Одно из самых распространенных обвинений в адрес Жаботинского — что он был англоман до мозга костей и никогда не был готов к полному разрыву с англичанами. Что ж, люди старшего поколения, должно быть, припоминают, чем была Британия для евреев в конце I мировой войны: страной-освободительницей в полном смысле этого слова, принесшей наконец евреям надежду на осуществление их мечты — строительство «национального очага в Палестине» (при всей туманности этой формулировки — это был огромный шаг вперед). Да, Жаботинский был англоманом. Он помнил, что англичане помогли сформировать еврейские батальоны для отвоевания Эрец Исраэль у турок, что англичане издали декларацию Бальфура. Но его «привязанность» к англичанам вовсе не была безоговорочной; здесь, как и везде, Жаботинский руководствовался прежде всего интересами своего народа, он видел, что интересы евреев и Британии во много совпадают, и, применяясь к конкретным обстоятельствам, старался координировать действия как англичан, так и евреев. В отличие от многих других лидеров сионизма, он никогда не был ослеплен обаянием «всего британского», его душа была свободна от «слепой привязанности», и, когда действия британского правительства несли вред делу сионизма, он решительно и беспощадно выступал против Британии, не позволял ее искушенным политикам вводить в заблуждение как евреев, так и мировое общественное мнение. Еще во время «медового месяца» еврейско-британских отношений, в первые годы Мандата, Жаботинский обращал внимание современников на вопиющее несоответствие циничных действий британских оккупационных властей в Эрец Исраэль благим намерениям декларации Бальфура. Он вышел тогда из руководства сионистской организации в знак протеста против соглашательской политики лидеров сионизма, послушно шедших на поводу у британцев. Да и затем он неоднократно срывал маску филантропа и юдофила с хищно оскалившегося британского льва.
Вместе с тем, он отдавал себе отчет в том, что пока евреи являются меньшинством в Эрец Исраэль, пока они не имеют достаточного опыта в управлении, не представляют собой сколь-нибудь серьезной военной силы, сионизм нуждается в сотрудничестве с могущественной державой. Естественным союзником была бы Британия. Но вовсе не обязательно. Еврейский народ — суверенная нация, и никто не вправе навязываться ему в качестве союзника. В 1925 году он писал (предлагая ввести в школах Эрец Исраэль преподавание французского языка):
Мы совершили крупную политическую ошибку, поставив все на одну карту. «Ищи третьего» — учили наши мудрецы... И вот теперь и наши английские друзья привыкли считать нас, наше дело чем-то второстепенным (чтобы не сказать — ненужным) для британской политики.
В глазах английского общественного мнения мы стали жалкими бедными родственниками. Если добрая старушка-благодетельница рассердится на нас и прогонит, то нам и идти-то некуда, и нет у нас богатого дяди за океаном, который бы выручил в трудную минуту. Мы кажемся этакой дурнушкой-бесприданницей, которая должна смотреть в рот своему благодетелю, взявшему ее из жалости, и трепетать — как бы не осерчал и не выгнал. За нечто подобное нас стали принимать даже наши вполне искренние друзья в Англии. И естественный результат — даже они совершенно перестали считаться с нашим мнением. Такая ситуация абсурдна, унизительна и просто вредна для нас. Но главное, такое отношение к нам просто безосновательно. Невеста вовсе не дурнушка и не бесприданница. И, кстати, вовсе не круглая сирота в этом мире, и еще не поздно расставить все по своим местам.
Такие взгляды Жаботинского были встречены без восторга евреями и их лидерами, которые были совершенно обворожены и обезоружены тем, что такая великая держава, как Британская империя снисходит до переговоров с таким ничтожным сообществом, как евреи. Но вот 1929 год принес кровавые погромы, и английские власти практически в открытую встали на сторону арабских погромщиков и убийц. Это многим раскрыло глаза, даже тем, кто все еще не хотел видеть вопиющего расхождения между словом и делом у британских политиков. Жаботинский считал, что настало время решительно заявить Британии, что если она не изменит своей политики по отношению к евреям — им придется искать другого союзника. Вместе с тем он предвидел реакцию евреев на это предложение:
И вот тут-то и поднимает голову наш древний внутренний враг — еврейское самоуничтожение и отчаяние — и предостерегает: «Это все пустые разговоры. Кто мы такие, чтобы ставить вопрос: или — или? Разве есть у нас выход? Разве нам по силам разорвать узы, привязывающие нас к нашему могучему суверену? И разве это в наших интересах? И даже если б могли мы от него избавиться, разве сможем мы продержаться в ваккууме изоляции?»
А я говорю: да, есть альтернатива. И не одна. И говорю это вовсе не в запальчивости или из чувства обиды. Эмоции здесь вообще ни при чем. Каюсь, грешен и, верю, еще буду грешить, но от одного греха уберег меня Создатель — от запальчивости. Этот грех вообще не присущ нашему лагерю, который, кстати, гораздо мощнее и многочисленнее, чем даже сам думает. Все происшедшее в последнее время никак не изменило нашу позицию, ибо все это мы предвидели заранее. И не потому, что мы ясновидящие. Так же, как вовсе не ясновидящий астроном предсказывает солнечное затмение. Он просто сопоставляет данные и умеет вычислять. Я вовсе не изменил своего отношения к великому заморскому народу.