За несколько дней до речи о государственном банкротстве граф де Ламарк нашел способ передать королеве, чтобы она не тревожилась по поводу его отношений с Мирабо. Камер-фрау госпожа д’Оссен, которой он дал это поручение, должна была сообщить Марии-Антуанетте, что Ламарк старается умерить революционные порывы депутата от Экса и подготавливает его к тому, чтобы стать полезным королю, когда министрам придется согласовывать свои действия со столь могущественным человеком. Поскольку такая перспектива с каждым днем выглядела все более реальной, государыня вызвала к себе Ламарка.
— Я никогда не сомневалась в ваших чувствах, — сказала она ему, — и когда я узнала, что вы связаны с Мирабо, то подумала, что это добрый знак; но вы никогда ни в чем не сможете на него повлиять, что же до того, что вы считаете долгом перед ним со стороны королевских министров, я не могу разделять ваше мнение. Я думаю, мы никогда не будем настолько несчастны, настолько доведены до крайности, чтобы обратиться к Мирабо.
Этот знаменитый ответ выражал настроение умов: двор уже забыл о суровом предупреждении 14 июля. Тогда король намеревался осуществить государственный переворот без Неккера, если не против него, теперь же как будто допускал, что сможет сделать это и при нем; в точности как в июле, из провинции были вызваны войска, чтобы обеспечить безопасность королевской семьи, водворить порядок в Версале и, если представится такая возможность, распустить Национальное собрание.
23 сентября 1789 года Фландрский полк торжественно вступил в Версаль и был принят муниципалитетом. Чувствуя себя под защитой надежных войск, король не утвердил «Декларацию прав человека и гражданина» и отказался подписать декреты, принятые Национальным собранием в ночь на 4 августа. «Я не хочу обирать мое духовенство и мое дворянство», — говорил он.
Все это время в Париже продолжались брожения; бунтовщики сформировали несанкционированную организацию, так называемый «Совет трехсот», деятельность которого носила подрывной характер; только постоянный самообман, в котором все еще жил двор, не позволял бить тревогу.
Уже два месяца во французских провинциях полыхали пожары; крестьяне, одновременно под давлением всеобщего страха и как бы исполняя декрет от 4 августа, разграбили или сожгли множество замков, тем самым уничтожив «норы», служившие для взимания феодальных налогов; многих аристократов подвергли пыткам или перебили; часть дворянства сбежала за границу. Король и королева не видели в этом страшного предупреждения. Или не хотели видеть?
В конце сентября Мирабо, прекрасно осведомленный о том, что происходит в стране, не скрывал своей тревоги от Ламарка; последний сообщает о взволновавшем его разговоре, состоявшемся в начале последней недели, которую Бурбоны провели в Версале.
Ламарк спросил у Мирабо, не нуждается ли тот снова в деньгах. Возможно, стремясь оградить его от соблазнительных предложений, он предложил месячный аванс в пятьдесят луидоров, вплоть до расчета по наследству Друга людей. Присовокупив эту сумму к своему депутатскому жалованью, Мирабо мог бы покрыть текущие расходы, сохраняя достоинство и спокойствие духа.
Растроганный Мирабо пока воздержался. Предпочитая говорить о политике, он долго рассказывал о том, что хотел бы сделать, чтобы услужить королю; но он понимал, насколько его прошлое и дурная репутация мешают его политической карьере; он искренне сокрушался по этому поводу, именно в тот день у него впервые вырвалась патетическая жалоба, которую он столь часто повторял и которую нельзя слушать без волнения:
— Ах, как же безнравственность моей юности повредила общественному делу!
Его сожаления были искренними, ибо он видел неминуемую опасность; прибытие Фландрского полка тотчас показалось ему искрой, от которой мог вспыхнуть пожар.
— О чем думают эти люди? — воскликнул он наконец. — Разве они не видят пропасти, разверзающейся под их ногами?
Все более воодушевляясь, он пророчески добавил:
— Все пропало; король и королева погибнут, и вы увидите, как чернь будет терзать их трупы.
Картина была столь ужасна, что Ламарк не нашелся, что возразить.
— Да-да, терзать их трупы! — повторил Мирабо. — Вы не в полной мере осознаете опасность их положения. Однако положение серьезно, и королевская чета должна знать об этом.
Было ли предпринято что-либо в этом направлении в первых числах октября? Ламарк об этом умалчивает.
1 октября в честь офицеров Фландрского полка был дан банкет. Король, королева и дофин вышли к гостям и были встречены приветственными кликами; утверждали, что трехцветную кокарду топтали ногами.