Он предложил принять решение о том, чтобы министры Его Величества имели в Национальном собрании совещательный голос до тех пор, пока правила в их отношении не будут установлены Конституцией — это позволит добиться безупречного функционирования парламентской демократии.
Предложение выслушали с интересом; оно было встречено аплодисментами и получило поддержку. Возможно, чересчур упростив мысль Мирабо, Клермон-Тоннер так резюмировал его идею:
— Мы часто стенали, находясь под властью бездарных министров, ведь деспотизм бездарных министров — самое большое унижение для свободных людей. Но если они окажутся среди вас, через четыре дня у вас либо не будет министров, либо они не будут бездарны.
Несмотря на кое-какие оговорки, высказанные Бленом и виконтом де Ноайлем, видевшими в английских методах постоянный принцип коррупции, предложение Мирабо вполне могли принять; демократия шла вперед большими шагами, и Революция обрела свою основу. Пусть министры явятся уже завтра: их опросят и сбросят. И тогда составится новое правительство, которое возьмется за возрождение государства.
«Вот, наконец, великий шанс, представившийся Франции», — думал Мирабо.
…Ночь с 6 на 7 ноября 1789 года, возможно, имела большее значение в истории Революции, чем ночь на 4 августа; но поскольку ее события окутаны тайной, восстановить их ход в точности невозможно.
Вероятно, что состоялись совещания и что министры смешались с депутатами. Хранитель печатей Шампьон де Сисе как будто сыграл одну из первых ролей; не исключено, что Неккер, на которого все ополчились, тоже сказал свое слово. Существование заговора было настолько очевидным, что Ламарк счел необходимым предупредить о нем Мирабо.
Какими бы ловкими и выверенными ни были речи депутата от Экса, наиболее искушенные политики почуяли в нем претендента на пост первого министра.
Это мнение угадывается в личном дневнике представителя Дюкенуа, типичного образчика среднего депутата; тот ясно почувствовал, что намерение Мирабо вызвать в Национальное собрание действующих министров имело целью только дискредитировать их: «Министры — глупые и бездарные люди; мы, которые гораздо даровитее их, зададим им вопросы, на которые они не сумеют ответить. Вся Франция и король увидят, что мы знаем больше их; их отправят в отставку, и мы займем их место… В глубине души можно признать — да, присутствие министров крайне необходимо. Не отвергать же предложение Мирабо из-за сквозящего в нем побудительного мотива? Лично я же не вижу в нем никакого другого побуждения… Трудно предвидеть, как разрешится этот вопрос, если только кто-нибудь не решится предложить в виде поправки, чтобы ни один член собрания нынешнего созыва не мог занимать места в правительстве во время сессии».
Поскольку, судя по всему, эти слова были написаны в решающую ночь, надо полагать, что сражение разворачивалось вне стен Национального собрания; тем не менее заранее выигранная партия состоялась при свете дня.
7 ноября дискуссия по поводу предложения Мирабо возобновилась. Граф де Монлозье, депутат от правых, двинулся против проекта обходным путем: министры не являются народными избранниками, а потому не должны входить в Национальное собрание. Поэтому оратор находил в предложении Мирабо «мистический смысл» — это слово вызвало улыбку у посвященных.
Мирабо ожидал противодействия со стороны правых, даже рассчитывал на него; разве Монлозье не являлся рупором министров, над которыми нависла угроза?
Однако решительную атаку повели левые: поднялся один депутат от Бретани по имени Ланжюинэ, которому было не занимать ни смелости, ни добродетели. За ночь Шампьон де Сисе его обработал и доказал, что, если предложение будет принято, Мирабо неизбежно получит пост в правительстве. Для чистого и наивного Ланжюинэ человек, погрязший в долгах и пороках, ни при каком условии не был достоин занимать подобный пост; нужно было ему помешать, а сделать это легко — и депутату подсказали способ.
Ланжюинэ ловко заговорил о наказах своих избирателей, которые запрещали ему вести дебаты в присутствии министров.
— Наши принципы также мне это запрещают, — продолжал он, — мы сами пожелали разделения властей. Если же мы соединим в лице министра законодательную власть с властью исполнительной, мы сделаем эту власть игрушкой в руках честолюбивых людей, если таковые окажутся в данном Собрании. Красноречивый гений увлекает вас за собой и подавляет вашу волю. Можно себе вообразить, что он сделает, став министром?