Затем мысль его приняла странный оборот, и он предложил выбрать город на восточной границе, где находились бы одновременно хорошая крепость и надежная армия; в качестве исполнителя он тоже, не колеблясь, назвал Булье.
Кабинет этого преданного военного стал, по странному совпадению, местом встречи двух групп заговорщиков, работающих над одним проектом.
В начале февраля 1791 года Ламарк добился от короля поручения увидеться с Булье, чтобы сообщить ему План Мирабо.
Чтобы не привлекать к себе внимания, Ламарк должен был уехать в направлении Страсбурга, якобы сопровождая свою сестру, княгиню фон Штаремберг.
План путешествия не остался незамеченным Лафайетом; почуяв какую-то интригу, тот на всякий случай написал Булье, своему близкому родственнику, чтобы предупредить его о возможных махинациях Мирабо и Ламарка — «злонамеренных особ».
Перед отъездом Ламарка Лафайет попытался устроить встречу с Мирабо; она состоялась 8 февраля у г-на Эмери, но как будто не дала никаких результатов.
Наверное, было нужно, чтобы там присутствовал Булье, чтобы дело продвинулось вперед, а его никто не позвал.
Ламарк выехал из Парижа за несколько часов до встречи; при нем были казенная подорожная, подписанная Людовиком XVI по представлению Монморена, — для предъявления при проверках документов, а еще личное письмо короля, просившего Булье полностью доверять его подателю. Встреча состоялась в Меце. Генерал де Булье выслушал гостя, который изложил ему План Мирабо, сравнил его с планом Бретейля и счел его гораздо лучше, ибо бегство короля было лишь одним из элементов в обширной системе внутренней реорганизации.
В проекте же Бретейля предполагалась поддержка извне. «Король никогда не будет королем без поддержки из-за границы, которая представляется необходимой даже членам его партии», — писал в тот самый момент Ферзен шведскому королю Густаву III.
У нас недостаточно сведений, чтобы представить себе в подробностях встречу Булье с Ламарком; однако можно предположить, что в тот момент Булье, связанный тайной, не раскрыл плана Бретейля. Ему не было нужды это делать, поскольку теперь, когда он знал о Плане Мирабо, он решил склонить королевскую чету к этому проекту, который казался ему более надежным.
С другой стороны, даже если Ламарк и не знал сути двойной игры, невозможно, чтобы он ее не заподозрил и не сообщил об этом Мирабо, вернувшись в Париж 17 февраля.
Этим можно объяснить слова Мирабо, обращенные к его врачу Кабанису: «Я защищал монархию до конца, я защищаю ее даже сейчас, считая ее погибшей, поскольку ее спасение зависело от короля, и я все еще считаю ее полезной, но если он уедет, я поднимусь на трибуну, объявлю трон свободным и провозглашу Республику».
Ламарк оспорил подлинность этих слов, возможно, из боязни, что сам наговорил лишнего.
Здоровье Мирабо тогда находилось в тяжелом состоянии, что, вероятно, побуждало его откровенничать с врачом.
— Если бы я верил в медленно действующие яды, — признался он своему другу Дюмону, пришедшему с ним попрощаться, — я бы не усомнился в том, что отравлен, я чувствую, что гибну, таю на глазах.
Он обнял Дюмона, непривычно растрогавшись, и добавил:
— Я умру, надорвавшись, мой добрый друг, возможно, мы больше не увидимся. Когда меня не станет, все узнают, чего я стоил. Несчастья, которые я остановил, со всех сторон посыплются на Францию: преступную шайку, трепещущую предо мной, уже некому будет удержать. У меня впереди одни несчастья.
Эти предчувствия были высказаны в первых числах февраля 1791 года, когда Мирабо упивался своим положением председателя; еще до конца срока его правления объяснение, вытекающее из отчета Ламарка, подтвердило часть его пессимистичных прогнозов.
16 февраля Мирабо уступил кресло председателя своему преемнику, Адриану Дюпору. Разрушаемый болезнью, он хотел дать себе отдых. Тот оказался недолог: сначала Мирабо восстал против двуличия двора, а вскоре оказался вынужден лоб в лоб столкнуться с якобинцами…
Перейти в оппозицию по отношению к части Собрания, к которой он столь долго принадлежал, Мирабо заставили проблемы, порожденные эмиграцией. Точнее, под предлогом эмиграции он решил перейти в оппозицию; возможно, он увидел в этом способ подтолкнуть на крайности тех, кого ему не удалось погубить, принуждая к умеренности. Такая тактика вписывалась в общее направление Плана; похоже, при данных обстоятельствах она била мимо цели, поскольку сделала Мирабо подозрительным в глазах бывших товарищей.