- Ты по-прежнему будешь искать Миракулум?
- Не знаю.
- А Сомм? Мне показалось...
- Это не твое дело.
- Я не буду спрашивать.
Витта покрепче обняла подушку, а потом вдруг спросила:
- А сколько ему лет, ты знаешь?
- Лекарю? Тридцать шесть.
Девушка медленно повернула ко мне голову. Я лица не видела, но сам поворот, одно только движение говорило красноречиво, - она не думала, что столько.
- А ты думала сколько? На десять лет моложе?
Но и на это она смолчала. Потрясение было велико.
- Между прочим, - неловко кашлянула я, - ваша разница в возрасте ненамного меньше, чем...
- Не надо мне этого говорить. - Горько отрезала Витта. - Я не знала, сколько ему лет.
- А я не знала, сколько мне лет.
- Да, но... не сравнивай! Я вообще не хочу объясняться на эту тему.
- Витта, - я совсем расхрабрилась, - а Аверс за все четыре года хоть что-нибудь обо мне говорил?
- Нет.
Врала?
- А отчего ты тогда не спрашиваешь, почему я не знала о своем возрасте? Ты сказала: да, но... Что, но?
- Ничего, - смешалась она. - Я просто так сказала.
- А ты успела спросить Соммнианса, есть ли у него дети?
- Что? Как?!
- Например, дочь, пятнадцати лет... почти твоя ровесница.
- Ты врешь! - Витта вскочила, как облитая кипятком. - Ты специально так говоришь!
- Вру. Успокойся. За то после такого, тебе любой побег будет казаться пустяком.
Она швырнула в меня подушку, а я засмеялась. Да, это была настоящая игра с огнем, а к огню я теперь относилась по-особенному. Витта должна была меня понять, пусть ей это понимание было и не по душе. Пусть она возненавидела бы меня сильнее, но все равно понимала, - отчего и зачем все случилось именно так.
- Я тебя ненавижу!
- Я знаю.
- Мало того, что ты... так ты еще...
- Что?
- Гадюка!
- Крыса, если точнее.
- Если б ты только знала...
- Не знаю, скажи.
Витта замолчала, забрала покрывало и ушла в смежную комнату. Все, все ниточки наметившегося раньше примирения, порвались. Но я хотела, чтобы последнее слово осталось за мной. Я подошла и, не переступая к ней порога, встала в дверном проеме:
- Витта, все, что ты думаешь обо мне - законно, до последнего слова и до последнего обвинения. Но я не хочу, чтобы ты неправильно подумала о своем отце. Теперь ты прекрасно знаешь, на своей шкуре испытала, что значит бояться за жизнь родного человека, и должна понять те причины, из-за которых он уберегает тебя от Змеиного Алхимика. И запомни еще одно, - нет ничего выше родительской любви, нет ничего более вечного и незыблемого. Это на всю жизнь, это до последнего вздоха, и этого у тебя никто и никогда отнять не сможет.
Не услышав в ответ ни шороха, я вернулась к себе. Теперь было и вовсе не уснуть. Я только подвинула поближе к стене комнаты прикроватную лежанку и легла там, - сторожить, оберегать, прислушиваться к скрипу открываемых тайных створок и возможному звуку эльконновских шагов.
Утром, действительно, на площади собралось множество экипированных ратников. Все верховые и при оружии. Варта они не увели, это я точно знала, - он бы не пустил на себя такого седока. Нужно было бы постараться, чтобы Витта уехала из замка именно на нем.
- Илиан красив и молод.
Я недоуменно обернулась от окна. Это было первое, что Витта сказала мне за все утро, а встала она хмурая, измученная, и немая. Я думала, что она и не заговорит со мной.
- Мне кажется, ему нужна не печать, а твоя благосклонность.
Мое недоумение возросло.
- С чего ты взяла?
- Все эти вечера, когда нам приходилось ужинать вместе с ними в трапезной зале, он не сводил с тебя глаз, и разговаривал почти всегда только с тобой.
- Это он отвлекал мое внимание от вассала, чтобы я не мешала его хозяину нагло пялиться на тебя.
- Может это и так, но я тоже права. Он смотрит на тебя особенно.
- Значит, врет, что не жаждет богатого приданного...
- Не врет.
Откуда такое упрямство в девчонке? И вдруг поняла.
- А, так это твой намек, да?
Витта взглянула на меня, и опять мелькнуло что-то неуловимо схожее с Аверсом. Вот-вот, и она станет холодно убеждать меня в том, что для меня будет лучше...
- Ты намекаешь на то, что мне из замка и уходить-то незачем? Что лучше бы мне обратить свое внимание на Илиана, который красив и молод, и больше не вспоминать ни о чем? Скажи уж прямо - исчезни из нашей жизни.
- Нет. Это не намек. Это предупреждение.
- Еще лучше, - я сглотнула подступившую невыносимую горечь, - тогда ты точно будешь знать, что сказать отцу, когда найдешь его. Я полюбила другого, более достойного человека, и осталась...
- Ты не поняла меня. Я предупреждаю тебя о том, чтобы ты не смела поддаваться этому человеку. Он искренний, я чувствую, а это опаснее всего.
- Витта, я, наверное, дура, но я все равно не могу понять, - о чем ты?
Хотя догадывалась, и эта догадка пугала меня своей невероятностью. Девушка изящно сложила на груди руки, и гордо подняла подбородок.
- Как ты думаешь, легко ли всего за четыре года в условиях полного поражения, под гнетом завоевателей, и, не имея никаких прав, встать на ноги настолько, чтобы был не только свой дом, но и своя мастерская?
- Нет. - Я смутилась непонятно чего.
- Как ты думаешь, сколько на это понадобится сил? Сколько лет засчитается на самом деле, за один год такой проклятой жизни?
- Много.
- А как ты думаешь, сколько раз моему отцу приходилось защищать и укрывать меня от вседозволенности цаттов? Даже от любого их грубого слова? И ни разу при этом не согнул спины в поклоне новым хозяевам Берега. - Витта прикусила губу, и продолжила. - Все это он делал ради меня. Я никогда не думала об этом так серьезно, как сегодня ночью.
Я смиренно молчала, потому что надо мной вершился сейчас самый строгий суд, который только существовал для меня. И приговор решал всю мою жизнь.
- Он, правда, никогда не заговаривал со мной о тебе. Но, хоть я тогда и была еще ребенком, однако, не полной дурой. Последний день, когда я видела его счастливым, был тот самый один единственный день, - в который мы встретились. И больше никогда.
Слова давались ей тяжело, и Витта опять прервалась. Далеко не детское напряжение чувств отражали ее лицо и сомкнутые крепким узлом руки.
- И слепому ясно, почему... и меня это приводило в бешенство, порой настолько, что я его ненавидела. Вместе с тобой в придачу, хотя не помнила даже твоего лица. Это потом уже, во время нашей поездки с тобой и Соммом, я решилась спросить его, - как же так вышло, что ты цатт, а он, не смотря на это... конечно, он ответил, что происхождение здесь ни при чем. Что об этом не знала даже ты сама, потому что в то время у тебя не было прошлого. Он и про карты мне сказал.
Каким тяжелым был вокруг воздух, что его я начинала вдыхать с трудом, как тягучую воду. Меня сдавила, словно в тисках, целая буря мучительных по своей остроте чувств. И больно, и счастливо, и стыдно, и обморочно страшно.
- Я была просто в ужасе, а он сказал... что когда-нибудь я пойму, и дай бог, пойму не тогда, когда мне самой придется выбирать, как ты выбирала. Вообщем... - она глубоко вздохнула. - Я не знаю, как быть. Илиан устраивает мне побег, и ты останешься здесь одна. Я предупреждаю тебя, что если ты допустишь свадьбу с Эльконном, или ответишь взаимностью Илиану, то я клянусь, что когда-нибудь я тебя убью. Мой отец заслуживает счастья, как никто другой, тебе ясно? Пусть это ты. И если он испытывает к тебе... что-то, то ты не посмеешь отвернуться от него к другому, и предать его!
При последних словах, она взмахнула рукой, и пригрозила мне пальцем. Ладонь у нее тряслась, то ли от предстоящей злости на мое предательство, то ли от силы ее клятвы, что убьет.