Прав оказался Илиан, сказав, что ненависть, - тоже страсть. Я чувствовала, как румянец жжет мои скулы, а губы так сжаты, что холодны. Каждый взгляд, поднятый на меня, я встречала с вызовом. Кто ты такой? Как ты смеешь? Как далеки вы от меня! Я не выше вас, я другая... вас короновали золотыми венками, а мне одевали огненную петлю на шею.
Чернота вокруг меня смыкалась душным облаком. Я стала прислушиваться к речи, и понимала, что они меня спрашивают, - о моем подвиге в решающий год войны! Отвечая, я отвечала коротко. Слова падали на пол, или затыкали рот, или насмешничали в открытую, или со свистом вонзались остротой в наглого гостя. Я не ведала даже, что говорила, - так кипела во мне черной смолой безысходность...
Эльконн прекратил представлять меня, господа уже сами подходили представиться, и вассал исчез из водоворота людей, который подставлял все новые и новые одинаковые лики, и стоило отвернуться от одних, как выплывали другие, и все это стало походить на кошмар. Лютнисты бренчали в стороне, голоса тараторили рядом, огонь, освещавший залу становился близким и горячим... казалось, что все вокруг хочет меня задавить, что в людях, которые наталкиваются на мою гордыню и дикость, просыпаются охотники и звери, - женщины видят во мне соперницу, мужчины добычу, и я едва успевала все с большим ожесточением отбиваться от них. И снова оказался прав Илиан! Я превратила этот бал в борьбу пленной свободы...
Он был прав! Прав! Прав!
В какой-то миг, я почувствовала, что я испепеляюсь. Что ненависть, опалившая мое сердце, сейчас уничтожит меня, что я в ней сгину. Что Бог Огня, который должен был очистить мою душу от демонического Миракулум, только что вселил в меня убийственную боль. Не я умру, - душа умрет. Перейдет за грань, когда невозможным станет никого простить, - ни одного из своих мучителей. Никогда! До конца жизни они все будут преследовать меня чувством мести! До последнего вздоха я буду помнить каждого, не оставив ни капли света...
Меня резануло по глазам.
Что-то мелькнуло в этом чаду людей, и тут же исчезло. Кто-то заслонил, куда-то увели меня, я не успела даже понять, что вдруг изменилось в мире.
- Как вы думаете, госпожа Сорс...
- А вам не кажется, госпожа...
- Ведь это не мыслимо...
- Вы так...
Когда же это прекратится? Я кидала взгляд по сторонам, выискивая причину перемены. Что я увидела? Кого я увидела? Кого... сердце стало тараном биться в стену прежней озлобленности. И она, такая нерушимая, такая всепоглощающая, вдруг оказалась непрочной, как первый ледок на воде. Я знаю, кого я увидела!
Я протолкнулась через людей, и пошла вдоль залы. Были те, кто стоял рядом, но были и фигуры, которые стояли далеко, - их не сразу и разглядишь, тем более что роскошь ослепляла, рябила в глазах, мешая обострить свой взгляд. И огней так мало, что оказывается, некоторые гости вообще становились тенями, - возле окон и возле углов. Где Аверс?! Где он?! Потому что это был он!
Последним рывком, торжествующим и неудержимым, в душу ворвалось счастье. Стихийное, глубокое, как падение в прохладные морские глубины. Как я могла еще миг назад так ослепнуть и задохнуться, когда в душной зале вдруг пошел снег?!
Снег прошлого ложился у ног сугробами, и выдыхался морозным парком. У замка Раомс, у домика Анике, более четырех лет назад: "Рыс... - в глубоком голосе оружейника послышалась почти мольба. - Подойди ко мне... подойди хоть на шаг ближе".
- Позвольте спросить, госпожа Сорс... - какой-то вельможа встал сбоку.
- Оставьте меня...
Я отмахнулась, и миновала еще часть залы. Аверс стоял у стены, он не мог пройти в середину, он не мог смешаться с толпой, потому что его присутствие здесь, - незаконно. А если и законно, то бесправно. Он им не ровня, не чета, и форма ратника неприемлема для этого бала. Я вдруг остановилась... что я делаю? Нельзя подойти к нему так открыто! Я забыла о том, кто я здесь, и кто он здесь! Мираж прошлого рассеялся, и только в том мираже мы были одни, и только там я могла беспрепятственно приближаться, говорить, видеть...
И никогда прежде я не видела оружейника таким! Я знала, какие демоны недавно царили во мне, и как скоро они исчезли от захлестнувшей любви... Но Боги! Что творилось в его глазах! Если они были отражением его души, то душа эта металась прикованным зверем, еще в большей неволе, чем моя. Ведь я невеста господина Эльконна, и все вокруг называют меня именно так. Это была не ревность... это было бешенство от бессилия немедленно заставить каждого замолчать.
- Госпожа Сорс!
Снова ко мне подошли, уже какая-то дама. Я улыбнулась, что-то быстро ответила на ее вопрос, и, извинившись, отошла в сторону. Стоять на одном месте было невозможным. Быть в центре внимания, когда тебе хочется исчезнуть для всех, - невыносимо. Я шла, замечая с замиранием, что Аверс следует за мной, двигаясь вдоль стены, вдоль края зала, не входя в круг гостей.
- Простите... - я обогнула двух беседовавших господ.
Только бы на пути не попался Илиан! Или Эльконн! Вассал принудит идти с ним в центр приема, а помощник, - так тот и оружейника увидит, и все поймет сразу, потому что я не могу скрыть сейчас себя ничем. Я снова посмотрела на Аверса, - его взор скользил мимо толпы, цепко удерживаясь на мне. Он забыл, что он ратник Ньяс, он держался слишком прямо, слишком уверенно шел, слишком нетерпеливо... и вдруг он остановился. И исчез.
Исчез?!
Может, он всего лишь ушел в тень? Может, я всего лишь не успела увидеть, куда он ушел? Не могла же я настолько сойти сума, что грезила им наяву, что он мне только казался? Осмотревшись, я не нашла оружейника нигде.
Лютнисты замолкли. Чуть тишины, и уже зазвучали флейты и бубенцы вместо струн. Легкое замешательство в музыке, и я оказалась у края зала. Гобелены, гардины. Плошки огня в утопающих нишах, - слишком исчадились, что не давали много света. Я подошла к тому месту, где оружейник сгинул, как призрак. Я взмолилась, - если это проклятое место в замке, где исчезают навечно люди, то пусть исчезну и я!
Легкое дуновение насторожило. Откуда-то ручейком бился свежий воздух, где-то близко, но едва уловимо кожей. Я протянула руку и коснулась серой шпалеры на стене. Полотно тяжело колыхнулось в глубину, не коснувшись стены в середине. Осторожно отодвинув край, я заметила проем узкой стрельчатой арки и черноту коридора. Серая шпалера... я обернулась на зал, воровато осмотрев толпу гостей. Серая крыса... и ни один взгляд уже не различает меня на фоне этого сумрака. Я проскользнула внутрь.
Каменная прохлада охватила меня сразу же. Звуки, доносившиеся из зала, быстро глохли, по мере того, как я осторожно отдалялась от этого тайного входа, шагая в темноте, слепо выставив вперед ладони. Мне еще было страшно, что кто-то там успел заметить мое бегство, и сейчас кинется вслед за мной. Позвать Аверса по имени в этой мгле, было тоже страшно, - любой звук, казалось, разбудит беду, и меня поймают чужие люди.
Шла я долго, меня уже знобило от мертвецкого непроглядного холода. Я не удержалась, шепнула с отчаяньем:
- Аверс!
Никто не отозвался. Остановившись, я выждала несколько мгновений, терпеливо прислушиваясь, как позади меня раздались шаги. Вздрогнув, я едва успела испугаться, как моя рука наткнулась на человека, и продрогшие плечи окутались жарким объятием оружейника. А уста поцелуем... Когда мое дыхание было все испито, до последней капли воздуха, а губы болели от блаженной пытки, Аверс тогда только дал мне опомниться от содеянного. Он попятился назад, держа меня за руку, и мы, чуть вернувшись в сторону залы, свернули в другой ход, незамеченный мною прежде. Там была лестница вверх, а потом галерея, мерцающая скрытым источником света, который бросил тусклый отблеск на линию его плеч и волосы. Путь привел нас в тупик, к маленькой каморке, с высоким оконным проемом.
Это был не побег на свободу, если мы только, конечно, не обернулись бы птицами. Это был побег от тюремщиков и соглядатаев, туда, где никто не услышал бы нашего разговора. Разговора... Аверс был нем. Едва лишь укрытие тайного коридора сменилось более надежными стенами, как говорить стали ласки и поцелуи, бессловесные ладони и губы, безмолвный, но сладкоречивый язык желания.