- Демонесса, Мираклиида, язычница! - Протрезвевшим голосом произнес Красдем и указал на меня пальцем. - Алхимик сделает тебя своей, это точно! А тебя, - указ ткнулся в оружейника, - он как раз собирается убить и заменить, притащил сюда, как заготовку, чтобы было чье место занять... Зря Полутень дергалась, Миракулум еще в то время все решил, и никого из нас он не тронет. Наоборот, мы - новая свита! Будет новая знать и новая армия слуг из вас, простолюдинов. Весь мир перевернется под властью второго пришествия Миракулум и Великой черной Чумы!
Что за бред?.. Никто не перебивал Красдема, одна лишь Итида отчего-то вдруг вскинула на разбойника глаза с изумлением и даже негодованием, словно услышала новое, и тронула его за руку. Крас не заметил.
- Ведьма, а этот мальчишка с вами... уж не задумала ли ты спасти своего любовника, подменив жертву? Плохие новости, Берт!
- Глупец, он же обычный, не пересе...
Итида получила по лицу, не сильно, а крепким шлепком по губам. Обозвать глупцом Краса, - опрометчиво. Он стащил ее за руку с дивана, отнял гитару и с силой пихнул к выходу из гостиной. Ушел сам, почти уволок за собой девушку и этой грубости не поразился никто, даже Люнтберт, которому по современной мягкости такие сцены должны видеться дикими. Барон тяжело поднялся из кресла:
- Мне на сегодня хватит... Вот проклятье, выстудили комнату, а я только-только без острой боли в горле!.. Да, как славно, Аверс, в самом деле - убирайтесь на все четыре стороны из этого дома с такими страстями. Завтра выгоню всех и вернется покой... Что он только что нес? Полутень страдает манией заговора, а что еще ожидать от знати, которая только этим с рождения и занималась!
- Прости, Роттери.
- Спокойной вам ночи.
До самого позднего вечера Аверс был молчаливый и задумчивый. Недолго побыв в библиотеке, ушли в комнату, и я стала его пытать - что он сам от меня утаивает? Оружейник колебался, и пришлось припомнить ему самое давнее - как он, зная, что Миракулум заразил его чумой, скрыл это и бросил меня в походе. Где взаимная клятва в откровенности?
- Несправедливое обвинение. - Но лицо его просветлело и он тут же кивнул: - Клянусь тебе, Рыс, что тайн или секретов нет и не будет. Я молчу потому, что и сам еще не решил - что думать? Что я видел, и не ошибся ли из-за хмельного состояния и полумрака. Ты танцевала... ты прекрасно танцевала! Невесомо, немыслимо легко! Так ветер играет птицей или листком, с языками свободного пламени, - ты перестала касаться пола. Едва я это осознал, как выбило створки...
- Ничего магического я не почувствовала. Ни во вне, ни в себе.
- А в сравнении с прошлым?
- Сил больше, - охотно призналась я, - бодрости и энергии. Я радость жизни чувствую ярче, но тому есть простые объяснения - тело мое больше не знает лишений. Сон, еда, комфорт, отдых. Душа переполнена счастьем, потому что мы, наконец, вместе! Я засыпаю рядом с тобой, просыпаюсь тоже, и никто нас не разлучает. У меня есть крылья за спиной, это правда, но лишь как сравнение, чтобы передать чувство полета.
Задумчивость Аверса ушла. О том, что услышали от Красдема, не говорили. Странно было бы обсуждать такой бред, мы оба Миракулум знали, и не моги допустить даже мысли, что хоть слово правда. Алхимику я не нужна, и Аверса он не заменит собой, как подменили переселенцы своих здешних несчастных. Только не Рихтер...
Глава девятая
Утром хмурая и злая Итида отправила Берта в прошлое. Хозяин дома ничего не возразил, попросив только уйти куда подальше и не делать этого на глазах у обслуги. Аверс предложил трофейную комнату и мы, словно близкие у постели больного, стояли вокруг единственной кушетки и ждали пробуждения путешественника.
Десять минут, и Берт открыл глаза. В третий раз он и реакцию выдал третью - засмеялся не весело и не счастливо, а как смеются безумцы. Лежал, откинувшись головой за круглый подлокотник и хохотал в голос, закрыв лицо руками, хватал воздух и не мог себя остановить.
- Не нужно. - Аверс задержал руку Итиды, которая готова была дать пощечину. - Это нервное, но оно должно выйти.
- Какая ирония судьбы, - в передышке выговорил Берт, - какая злая насмешка! О, боги, жестокие и глумливые над смертным сердцем... я сам себе смешон, я дважды отвергнут и дважды разбит! Наивен! Бессилен! Я глупец! Я - глупец!
Смех выдохся, и Берт со своего места поднялся совсем на себя не похожим. Его взгляд горел лихорадкой и казалось, что лицо так и подергивает от судороги сдерживаемых нервов. Он взглянул на Аверса и бросил вызов: