Тут я выглянула из-за спины Аверса, сделав большие глаза, и вцепившись ему в рукав куртки. Цатты разделились. Один вошел к нам, другой в пристройку с лошадьми, другие зашагали дальше. Мы не вызвали у них беспокойства, им нас опасаться было глупо.
— Мы на ночлег здесь остановились, мы в свою деревню, домой едем.
Цатт не слушал или не понимал. Он вывел нас наружу, строго сказав:
— Здесь стоять!
Аверс по-отечески привлек меня к груди, прижал голову, поглаживая по грязной макушке. Мы стояли молча, в ожидании, а ратники заговорили на своем языке.
— Лошади!
— Хлам.
— Тут все уже разграблено.
— Веди крестьян к Леиру.
— Забрать! — ратник пнул одну из сумок к порогу, — Идти!
Мы пошли в замковый двор под приглядом двоих, наших лошадей вели следом. Аверс нес почти все вещи, а я лишь припасы и посуду. Осторожно оглядываясь на цаттов, делала вид, что переживаю. Жалась к оружейнику ближе, ссутулилась, руки с поклажей держала у живота. Но волнения не было.
Отчего-то мне ни капли тревожно не стало, я была убеждена, что отряд нас не тронет. От ратников разило потом, но не кровью, они ни разу не ударили нас, не смотрели зло, не смеялись. Этот отряд не проходил по земле, сжигая деревни и убивая всех, кто попадался ему на пути.
Однако во дворе, когда зашли в сам Неук, я увидела людей с оружием на изготовке, со взведенными арбалетами, направленными на окна, несколько уже вбежали на стену над воротами, торопливо занимали места на изготовку наверху, и оглядывая окрестности. Но замок опасности не притаил. Засады не было, и Неук пустил врагов в открытые ворота не для того, чтобы захлопнуть их в ловушке.
Мы ждали долго. Откуда-то пригнали еще двух человек, простолюдинов, волею случая, как и мы, заночевавших где-то здесь.
— Обыскать, — получив короткие доклады о том, что все уголки осмотрены и замок пуст, — ратник с короткой стриженой бородой занялся нами. Он прошелся оценивающим взглядом по каждому, мельком бросил взгляд на наших лошадей, и спросил:
— Кто такие?
— Меня зовут Аверс, я крестьянин из северной деревни, а это моя дочь, Рыс.
Я едва не удержалась от того, чтобы не заморгать от звука наших настоящих имен. Лишь бросила обеспокоенный взгляд на оружейника, а после быстро оглядела тех ратников, что были за спиной бородача.
— Откуда? Куда?
Аверс качнул подбородком за замок, а потом показал направление рукой к горам, как мы и собирались ехать.
— Что видели?
— Что? Не пойму, о чем спрашиваете.
— Форпосты, воины, еще замки.
— Мы не ходили далеко, мы из приречного города едем, там брат мой, там дочку сватали, сговорились на весну. Она в город жить уйдет, она ткать умеет, будет подмога и брату, и у мужа не нахлебница.
— Кто такие?
Это уже двум другим. А я увидела, как цатт, разбираясь с сумками, растянул шнурок на той, что с картами и сапогами. Сунул руку, да вытащив первые липкие тряпки, схмурился.
— Там грязное, что сменили за дорогу, — выговорил Аверс спокойным голосом.
Ратник понял, и бросил все на землю, взявшись за другое.
— А спроси-ка у них, были ли патрули по пути из города?
Молодой цатт, разговаривая с кем-то в стороне, бросил бородачу указание, которое мы понять не должны были.
— Отряды на дорогах видели?
— Когда в сам город добирались, в конце лета, везде были. Сейчас никого нет.
Двое других незнакомцев тоже мотали головами.
— Их самих обыщите, пусть верх снимут и обувь. Деньги все забирайте. Еду оставь.
Это было тому, кто как раз перебирал наши запасы.
Аверс не понимал языка. И когда с меня потянули куртку с возгласом «снять», отпихнул ратника. Я же быстро вцепилась в полы, и запахнулась сильнее.
— Все снять! — И пихнул оружейника в ответ так, что тот покачнулся. — Быстро!
— Не трогайте ее, — рыкнул оружейник глухо и грозно, но я, прижавшись, шепнула быстро:
— Деньги ищут, и все.
Нас друг от друга оторвали, стянули куртки с обоих, зашарили по карманам, за поясами. Приказали разуваться.
Молодой цатт был, судя по всему тем самым Леиром. Он наблюдал за нами со стороны, не проявляясь, но отдавая короткие указания таким тоном, словно просто беседует с тем ратником, что рядом. Но после обыска, когда мы одевались и обувались обратно, приблизился к бородачу и обронил между прочим:
— Что у них с руками? У ткачихи палец черный, у отца ее ожоги.
Я успела обнять оружейника за шею, в порыве дочернего испуга за себя и за него, и опять торопливо бросила:
— Про руки спросят… ожоги, чернила.
— Все хорошо, все хорошо, — Аверс гладил меня по плечам, и по шевелению колючей щетины у виска, поняла, что он кивнул.