— Это помогло?
— Помогло. Но немного. Огня он по-прежнему сторонился, но мог теперь вынести без припадка его близость. Цепенел и покрывался потом, но находил в себе силы залить костер водой, или затоптать ветку. Я тогда, помню, долго уговаривал служителя поделиться секретом. Что это за молитва такая, от которой человек может исцеление получить.
— Так как же это действует?
— Он говорил, что человеческий разум на многое способен, и что в нем, как в доме со множеством дверей, есть свои ходы, чердаки, подвали и комнатки. Где болит, туда и ключик подбирать. Это сложно. Этого так сразу и не объяснишь.
— И ты исцелился?
Быстрый взгляд Аверса кольнул меня. Я угадала о том, о чем он не хотел говорить. Но все же ответил:
— Я воевал с цаттами, хотел убивать их столь много, сколько сил бы хватило до самой гибели. Когда был ранен, попал к Соммниансу, и тот прознал, что я оружейник. Оружейник той самой известной гильдии, о которой думали, что все секреты ушли с казнью мастеров. Он сказал тогда об этом моему капитану, и больше мне не судьба была вернуться на войну Побережья. Как раз с тем караваном залечивать раны и служить по своему делу я и ехал в Неук. Рассеченные мышцы зарастали, а душа нет. Я горел болью и ненавистью. Да, Рыс, служитель помог мне. Я не кинусь убивать цаттов, если только увижу их, и острая боль от утраты превратилась в тупую тоску.
После этих слов, я поняла, что мне очень хочется вернуть ему жажду жизни и веру в будущее. Мне хотелось Аверсу счастья. Он заслуживал его как никто другой. И хотелось, чтобы наше путешествие длилось как можно дольше.
Глава седьмая
Хорошие были дни. Война была далеко, обязанности не занимали время и мысли, — только дорога, только я и Аверс, только крохотные кусочки воспоминаний, которые иногда оружейнику удавалось воскресить во мне. Не всегда это получалось, но он говорил, что главный секрет кроется в мелочах, которые должны совпасть во времени тогда в этот момент. Один раз из-за звездного неба, особенно яркого, когда я полулежала на мшистом дереве, я смога вспомнить старика, с которым сидела на крыше башни ночью и изучала созвездия. Другой раз в сосновом бору от шума крон, напоминающих волны, и скрипа дерева, я вспомнила соленый привкус моря, и палубу, и людей с рисунками на теле.
Плохо стало только одно, — с каждым разом мои сны были все тревожней и беспокойней. Меня начали мучить кошмары, полные теней, терзаний и бегства. Я понимала, что это оборотная сторона монеты — ключики памяти открывали счастливые воспоминания когда я сама уходила в сон наяву, и пытались прорваться страшные в те моменты, когда я засыпала по-настоящему. Бывало Аверс будил меня, потому что я вскрикивала и металась. И он, догадавшись о причинах тоже, перестал меня заговаривать. За три недели в пути больше ни одна деталь моей прошлой жизни не прояснилась.
За перевалом мы открывали карты, старались наперед просмотреть и запомнить маршрут, выбирая не дороги, а тропки, и селения, в которые можно было бы зайти, избегали больших поселков, где могли располагаться на постой отряды цаттов. На провизию выменяли нож, одну из кожаных фляг и если была работа, то нанимались на день-два за ночлег и еду. Где-то нас принимали без настороженности, открыто, откуда-то гнали, говоря, что цатты и так у них угнали половину скота, забрали еду и ценные вещи, им не до попрошаек.
Отряды, которые уже опередили нас на много дней, не жгли поселений. Они даже не грабили их полностью, и не угоняли никого в рабство. Как рассказывали нам жители, на некоторых землях даже рады их приходу. Если местные бароны делали непомерными сборы, были жестоки и нарушали законы, прикрываясь властью. То власть эту сменить — на счастье! Захватчики были цивилизованы, никто не трогал жителей, не было ни насильников, ни грабителей. С каждым большим отрядом, заходившим в селение, был служитель, который говорил много о том, что они хотят сейчас, и что хотят в будущем. Никто не выжжет земли, не разорят хозяйства, все будет только процветать с их приходом. В одном укрепленном поселке рассказывали, что они решили дать отпор, вооружились, приготовились к штурму, а цатты, постояв у ворот, повещав о прекрасных помыслах, но не добившись сдачи, развернулись и уехали.
— Их служитель верно говорил, — подтверждала слухи женщина, которая дала нам работу в доме, а после накормила горячим печеным картофелем, — они крестьян не трогают. Мирных крестьян. Находятся те, кто отправляется в леса и создают отряды сопротивления. Их убивают в стычках. Несколько тел так они привезли с собой в обозе и оставили у ворот, чтобы местные схоронили их по человечески. А вот мать моя про голодный бунт рассказывала, так барон пытал нас и вешал на деревьях, и дома жег! Не знала я, что такое война, а если она такая, то жить можно.