Не говори мне «Я тебя люблю»,
Иначе стану я бояться смерти,
У высших сил я попрошу, поверьте,
Продлить мне жизнь безумную мою.
Зачем ты перед самой лютой битвой
Вдруг дал мне счастья и надежды миг,
На моем сердце отразился лик
Любви потерянной и навсегда забытой.
А раньше безнадежность столько силы
Внушала мне, что нечего терять,
Когда одна — не страшно умирать,
Холодная душа — душа могилы.
Молчи… молчи… иначе я навеки
Вдруг беззащитной, нежной стану вновь,
Так на руинах расцвела любовь,
И растворилась счастьем в человеке.
Так пела свою песню Дева Войны, которая утратила всю свою женственность, став одна на защиту родных земель и превратившись в каменную сокрушительницу. Пока вдруг не появился поэт, полюбивший ее и пожелавший разбить каменную оболочку. И в тот миг, как она верит его словам, она становится обыкновенной женщиной, хрупкой и любящей, и у них есть день счастья, после которого оба гибнут от рук человека, имя которому Зависть.
Мы прошли день, ночевали у русла. Снега прибавлялось, мороз чувствовался сильнее, и нам пришлось замедлить ход от ветра. Продвигаться было тем труднее, что мы пробирались уже в занесенной снегом пустоши. Она была завалена камнями от небольших, до огромных валунов, высотой с человеческий рост и неизмеримым обхватом. Как только мы с рассветом вышли к заметенной снегом бескрайности, серо-белые массы уже обрисовывались на фоне неба. А тени от круглых и осколочных камней длинно распластались на сугробах. Когда с середины дня снова повалил снег, Аверс сказал, что это хорошо — кто бы ни объявился случайно в этих же местах, следов он не увидит, и ветер пропал.
На ночлег мы стали подыскивать место заранее — пустошь до темна не перейти, а если не найдем укрытия, то придется идти ночь. К счастью, у одного из крупных валунов мы обнаружили еще четыре высоких камня, навалившихся тесно дуг на друга, и образуя полукруг, похожий на каменную челюсть с прорехой в один зуб. Если ветер будет в нужную сторону, то мы бы неплохо укрылись от непогоды. Расчистив себе площадку, обустроившись, Аверс разжег костер, я занялась лошадью, и стала топить снег в котелке. Дрова нужно было беречь, и наш костер был разведен лишь для скромного тепла и воды.
Одежды не хватало, чтобы чувствовать себя согретой. Я куталась в куртку и плащ, капюшон заворачивала плотно под горло, но колючий холодок все равно проникал и под юбку и через рукава. Без перчаток пальцы сильно мерзли, да и ногам было не жарко — крестьянская обувь и без того еле держалась после пройденного расстояния, и расхлябалась в сырость так, что теперь снег то и дело сыпался внутрь.
Для сна обоим здесь места не было, потому Аверс решил поделить очередь так — я сплю первая, к середине ночи он меня будит и ложится сам, а ближе к утру мы снова меняемся и оружейник будет на страже до самого сбора. На слова о несправедливости, он нахмурился на меня и сказал:
— Будешь слушаться. Я за костром слежу лучше тебя, у сторожки вон он у тебя совсем погас.
И я послушалась. Свернулась калачиком на попоне, укуталась плотнее в плащ, и заснула, забывая о чувстве холода.
— Ты покусала меня, мразь!
Нечто тяжелое отпрянуло от меня и тут же обрушилось снова, не дав мне и мгновения на то чтобы вырваться, голову ожгла резкая хватка за волосы, а лицо свела судорога от ударов.
И опять был этот плен бессилия. Где-то в теле жил огромный и тупой комок боли, который перекатывался тяжелым шаром по животу, груди и бил в голову. Мышцы готовы были рваться от напряжения, но тиски легко гасили их силу, и потом жали сильнее. Воздуха не было. Жаркое и огненное повсюду, раскаленное и мокрое, как в кипящей смоле. Я задыхалась, мучаясь от того, что не могу ослабить свою боль криком — на который не хватало вдоха. Меня держали за горло, за плечи, за руки и ноги, мою голову припечатывали к чему-то жесткому, и пелена застилала глаза…
Я очнулась с тем же чувством, — возрожденный комок боли в груди и невозможность вдохнуть во всю глубину. Аверс резко выкрикивал что-то, держа меня за плечи. Оттолкнув его, на сколько достало силы, я загребла руками снега, опрокинув все на лицо. С какой стороны был свет? Где земля, а где небо? Все перед глазами кружилось и шарахалось, камни валились гнетом, и не по одному, а все сразу.