Спустя миг я поняла, что меня несет куда-то прочь почти бегом. И плащ, и куртку едва расстегнула непослушными пальцами, освободилась от них, теперь дышать было легче, хоть в груди огнем горело по прежнему. Больше ничего не давило, ничего не душило, широкими шагами, по колено ныряя в сугроб, я рвалась неизвестно куда, — лишь бы сбежать. Этот ужас и жар еще держали меня в плену, боль пульсировала, скопившись в затылке.
Но какая-то сила меня остановила, очень властно удерживая на месте.
— Надо бежать… надо бежать, иначе…
— Все, Рыс! Все! — сдерживал меня Аверс. — Ты здесь. Не надо бежать…
Только после этих слов явь и сон отделились друг от друга. Земля успокоилась, не кидаясь больше в высоту, а шумы обрели свой необходимый порядок вместе с миром. Оказалось, что костер был уже далеко, — лишь слабое мерцание у далеких камней, а по ровному насту от этого света до нас, пролегла кривая дорога разбрызганного снега. Я оглянулась по сторонам, — только ветряные поземки и валуны.
— Ничего нет. Здесь только я, — он, обхватив мое лицо ладонями, отвернул от хаотичного блуждания и заставил смотреть на себя. — Только я. Все, Рыс…
Я кивнула, дав понять, что слышу его и никого больше не нужно ни в чем убеждать. Ног я большей частью не ощущала, в легкие проник ледник. Мои сапоги я потеряла где-то в сугробах, выпрыгнув из них. Оружейник поднял меня на руки, полуприкрыв краем своего плаща, и донес обратно. Посадив на попону, укутал в свой плащ целиком, уйдя собирать разбросанную одежду. Но я не могла так сидеть, меня снова стало стягивать обручем удушья, и я высвободилась из согретой накидки. Ноги у меня были белыми, как бумага, льняные намотки остались где-то в сугробах, и такие же белые руки.
— Ты с ума сошла? — крикнул оружейник, появившись из-за спины. — Со свету себя хочешь сжить?!
— Я не могу их одеть, ни плащ, ни куртку… — скорее уже не сказала, а простучала зубами, — они давят меня… они тяжелые, словно железные… я лучше замерзну, чем умру… задохнувшись!
— С таким холодом это будет легко. Одень сапоги.
— Нет, — я сжалась и вцепилась в бледные щиколотки. — Можешь считать меня сумасшедшей и припадочной, можешь думать, как хочешь плохо… но я не могу! Лучше плюнь на меня и оставь, как есть, только не заставляй…
Аверс присел рядом со мной, скинул собранные вещи в сторону. Молча и бесцеремонно, игнорируя мои сиплые возражения, достал флягу со «спиритом» Рихтера, растер голени, завернул, как большой куль, в плащ до самых колен. Я опять попыталась его скинуть.
— Выпей немного, — он поднес горлышко к дрожащим губам, — сделай глоток.
Я сделала.
— Тебе придется потерпеть меня, если уж натворила глупостей. Не скидывай плащ! Я не мог разбудить тебя, ты корчилась и мычала, словно умирая от удушья. Ты что-то вспомнила?
Говорить я не могла, у меня не шевелился язык, но короткую судорожную реакцию на болезненные слова Аверс почувствовал.
— Можешь не отвечать. Это не припадок, и не безумие, к тебе возвращается память.
Поднявшись, он убрал флягу в сумку, обувь поставил поближе к костру и, отряхнув от снега мой плащ, укутал им ноги.
— Дай руку.
Я подала, кое-как встав и не в состоянии сделать и шага в сторону для поддержки равновесия. Оружейник расстегнул куртку, сгреб меня в охапку, закрыв отворотами по бокам, спину аккуратно накрыв плащом, а голову капюшоном.
— Сейчас одежда тебя не давит? Ноги держат?
Вместо «да», я нечто невнятное хрипнула, почувствовала, как Аверс склонил мою голову к плечу и покрепче прижал к себе.
— Только не заболей, прошу, — при этом меня затрясло мелкой дрожью. — Согрейся. Обними меня, Рыс, давай. И покрепче.
С трудом поднимая пудовые безвольные руки, я обняла оружейника, обхватив его спину и упокоив ладони между курткой и рубашкой. И пальцы, и грудь стало ломить от телесного тепла. Я даже не чувствовала выпитого хмеля, я была прижата к Аверсу, и старалась не дрожать. Кошмар ушел. Ему на смену пришел какой-то иной испуг, робость.
Под темнотой капюшона, виском у колючего заросшего подбородка, а щекой у шеи, я страшилась шелохнуться. И не потому, что спугну такую чувственную птицу счастья, проникшую внезапно в каждый уголок сердца, а потому что любой непродуманный поворот головы мог нечаянно заставить меня коснуться губами его плеча или шеи.
— Согреваешься?
Голос, и без того всегда глубокий, теперь слышался с проникновенным грудным отзвуком.
— Да, — выдохнула я. — Только ты замерзнешь так…
— Ты меня так напугала, что я до сих пор в поту! Обо мне не думай. Грейся. Я попозже еще дам тебе выпить. Забудь свой кошмар.