Он вдруг подошел совсем близко, оставил мешок, еду в сторону, и, наклонившись, поцеловал. В губы. Заставил подняться с лавки, и прижал к себе. Кровь бросилась мне в голову. Это было таким долгожданным, но тело, жившее своей отдельной от души жизнью, содрогнулось в испуге.
Мы были наедине, в тишине и тепле, и стремительная мысль о близости вселила в меня ужас. Под руками и под губами Аверса меня затрясло, мышцы даже задеревенели, но нервы встряхивали тело крупной дрожью, и я попятилась. Стала вырываться из тисков, которые лишь на миг мне показались чужими.
— Я не трону тебя… не трону… Рыс!
Он удержал меня за талию, но очень мягко.
— Прости. Он-н-о само… я не хочу, но оно с-само… — даже зубы застучали, но вернувшееся ощущение свободы быстро возвращало мне саму себя. — Я люблю тебя, Аверс. Я хочу быть твоей.
— Ты уже моя, вся моя. И я тоже люблю тебя. Только сегодня я тебя не трону, ты можешь не бояться. Мы ляжем рядом, вместе. Для тепла. И потому, что я не хочу отпускать тебя ни на миг.
Я кивнула. Дрожь прошла, и я уже сама в ответ, прижалась к оружейнику так, как прижималась в холоде пустоши. Его слова меня успокоили.
— Твое тело помнит насильника, но не знает любовника. Ничего не будет, Рыс, обещаю, пока твой страх не уйдет.
— Какие целомудренные любовники!
Мы проспали так долго, что когда Анике разбудила нас, сквозь оконце ярко светил день. Устроившись со всеми шкурами на полу, чтобы хватило места обоим, я и Аверс спали одетыми, накрывшись еще и куртками для тепла. Лесничая же, ожидая увидеть иное, стояла на пороге комнаты и хмурилась:
— А ты не юн, герой.
— Какой есть, госпожа Анике, — Аверс встал на ноги, — и спасибо за то, что спасли.
— Я-то спасла, а вот ищут не меня. Наместник в замке, и завтра с утра я должна устроить добрую охоту, чтобы побаловать его важнейшество… Уходить будете как стемнеет. Снег шел всю ночь, это к удаче, — следы замел хорошо. А теперь-ка пойдем, поболтаем по-девичьи!
Лесничая увела меня на холодную кухню, где я, не отойдя еще от теплоты сна, ежилась и куталась в накинутую на плечи куртку.
— Говорила ты ему, чего наделала?
— Нет.
— И хорошо. Пойти вы должны в Шуул. Другой дороги нет, и вас там ждать будут… не перечь! — Едва я шевельнула губами, как та цыкнула. — Даже если я дала бы вам хороших лошадей и много припасов, далеко одни вы не ушли бы. Сил у вас мало — а зима только начинается, и не пройти вам по этим землям открыто — молодой ратник и служитель ихний, как бешеные по замку носятся. Им даже на пленных плевать, они тебя найти жаждут! В погоню кинуться мешает только то, что наместник только-только приехал, а вот уже завтра по всем дорогам, по всем селениям будет цаттов, что блох на холке!
— Как я вернусь в Шуул, если они знают, что карты украла я?
— Понесешь свое наказание. А что лучше — голодная смерть в сугробах? Денег у меня нет, еды смогу дать всю, что есть, но ее не много. Лошадь одна, и та полудохлая. Аверса твоего, как бывшего беглого пленника повесят на том же месте, где поймают. С тобой не знаю, что сделают.
— А разве свои не повесят? — Зло прошептала я. — За предательство.
— Нет. Потому что ты принесешь это. — Анике достала из-за пазухи старую сумку для дичи. — Здесь есть кое что, что поможет сгладить твою вину.
— Что?
— Бумаги, которые наместник чуть ли не у самого сердца хранил. Из самого его ценного сундука.
— Как ты достала их?
Вытащив несколько писем я узнала баронские печати, увидела и незнакомые с синим сургучом.
— В замке есть тайные коридоры и двери, а у Анике есть верные юркие мальчики из прачкиных детей. А еще есть красавица служанка, в которую влюблен цатт из вельможной обслуги… и не твое дело как! Вам везде пропасть — так уже лучше идти к друзьям, которые могут простить, чем скрываться и от тех, и от других. Псинку свою я сейчас погнала, так что говорю — в Шууле будут вас ждать, а дальше, думается, будете тайком пробираться на восток. И не бойся. Если ты, живучая Крыса, до сих пор не пропала, то и дальше не пропадешь.
— Спасибо, Анике.
— А вот теперь давай прощаться, — сказала лесничая, — только без нежностей. Пусть тебя твой полюбовничек тискает, а не я. Сделай как говорю, и не только люди, но и небо простит тебе твои грехи. Иди! Если наместник своих бумаг сегодня спохватится, то до бежавших вообще никакого дела не станет!
— А тебя не схватят?
— За меня не думай. Я себя в обиду не дам. Да и некому на меня пальцем указывать…
Снег шел и вечером. Мы выехали в тишине, и пробирались охотничьей дорогой неспешно, с осторожностью. Если и шли поиски, то в другой стороне. До дороги мельника пришлось срезать через лес, чтобы не выйти на главный тракт, а там уже нашли и вход в пещеру с тайным проходом.