Иногда недовольство креолов и других сословий политикой колониальных властей принимало форму бурных протестов, перераставших в восстания. Одним из них было выступление в 1748 году колонистов под руководством местного судьи Леона против деятельности Гипускоанской (баскской) компании, которой испанские власти запродали монопольные права на торговлю с Венесуэлой. Леона поддержали десятки тысяч местных жителей. Испанским властям при помощи обещаний и угроз сравнительно легко удалось справиться с Леоном и его последователями и сурово наказать зачинщиков.
Однако в середине ХVIII века в колониях никто еще не помышлял об отделении от Испании и провозглашении независимости. Даже наиболее ярые противники испанцев не шли дальше мечты о получении автономии в рамках Испанской империи. Жителям колоний существовавший порядок казался извечным и богом данным. Авторитет короля и поддерживавших его церковников казался‘незыблемым, хотя недовольство действиями испанских чиновников, подобно саранче обиравшим колонии, неуклонно росло среди всех сословий.
Так уж повелось, что в каждую из заморских колоний переселялись главным образом жители какой-нибудь одной из испанских провинций — Каталонии, Галисии, Андалузии, Басконии, Арагона, Кастилии. Коренными испанцами считаются только кастильцы, жители же других провинций отличаются от них языком, обычаями, нравами. Кастильцы переселялись главным образом в самые богатые колонии — в Мексику и Перу, галисийцы — на Кубу, а в Венесуэлу — баски и жители Канарских островов, принадлежавших с ХV века Испании. Канарцы своим внешним обликом напоминали мавров, лица их были смуглыми, говорили они на берберийском языке.
В Венесуэле канарцев называли «исленьос» — островитянами. В ХVIII веке в этой колонии их проживало несколько тысяч. Они держались весьма дружно, оказывали друг другу помощь и поддержку. Почти вся мясная торговля находилась в их руках. В Каракасе и главном порту колонии Ла-Гуайре, расположенном в шести километрах от столицы, им принадлежали лавки, таверны и кабачки.
В этих условиях молодому и предприимчивому Себастьяну Миранде, у которого в Каракасе нашлось немало соотечественников, сравнительно быстро удалось наладить торговлю заморскими тканями и обзавестись надежной и солидной клиентурой среди креолов. Вскоре дела его пошли в гору, и канарец стал торговать также хлебом, кофе, какао и другими колониальными товарами.
В апреле 1749 года, когда состояние Миранды приумножилось, он женился на дочери зажиточного креола, предки которого прибыли из Испании в Каракас еще в ХVII веке. Звали ее донья Франсиска Антония Родригес. В приданое она принесла мужу несколько доходных домов в столице. Одиннадцать месяцев спустя, 28 марта 1750 года, у молодой четы родился первенец, которого родители окрестили в свою честь Себастьяном-Франсиско.
Став весьма солидным коммерсантом и обзаведясь семьей, канарец Себастьян Миранда приступил к осуществлению своей заветной мечты — переходу в сословие мантуанцев. С этой целью в 1754 году он приобрел за изрядную сумму диплом капитана отдельной роты «Белых островитян» — колониального ополчения, созданного в том же году в Каракасе.
Капитанское звание превращало его обладателя в дворянина — идальго, что вызвало неудовольствие многих родовитых мантуанцев, считавших Себастьяна Миранду выскочкой и плебеем. Их неудовольствие приняло форму открытого протеста, когда несколько лет спустя островитянин еще раз раскошелился и добился перевода на ту же должность в аристократический Новый батальон креолов. Служить под командованием собственного поставщика заносчивые и спесивые мантуанцы сочли для себя величайшим оскорблением. Несколько видных офицеров-мантуанцев обратились к губернатору Венесуэлы с требованием отменить новое назначение Миранды, поскольку этот «мулат, торгаш и авантюрист, недостоин по многим причинам занимать столь ответственную должность».
Себастьян Миранда, чтобы снять с себя обвинение в торгашестве и удержать за собой драгоценное звание, ликвидировал свои торговые дела и подал в отставку. Ему удалось, и опять-таки за немалые деньги, добиться от губернатора разрешения продолжать носить капитанскую форму и посох, что считалось исключительной привилегией мантуанцев и вызвало с их стороны новые нападки, Миранде не оставалось другого пути, как заняться сбором необходимых документов, подтверждающих его расовую чистоту и благородство происхождения. Он достал необходимые бумаги, ублажил губернатора и чиновников, и они отвергли протест мантуанцев. Но справиться с ними было не легко даже губернатору. Мантуанцы перенесли спор в контролируемое ими кабильдо, которое вновь потребовало от губернатора лишить Миранду капитанского звания и запретить ему носить офицерскую форму и посох.