При такой власти большая часть белого населения просто не мыслила своего существования.
— Прошу прощения, миссис Тривертон.
Мона подняла глаза. В кухню вошла гувернантка, миссис Уадделл. Ее круглое лицо горело, она вся запыхалась, будто преодолела огромное расстояние.
— Она снова сбежала, — пожаловалась женщина, имея в виду неуловимую, свободолюбивую Дебору.
Мона отложила почту и поднялась, чтобы приготовить чаю. Вот как обстоят дела в этой самой новой Кении: слуги хотят получать больше, а работать меньше, и могут преспокойно исчезать вот так, посреди белого дня, если им вздумается. А хозяевам приходилось самим готовить себе чай. Тот факт, что Джомо Кеньята занял кресло премьер-министра, весьма странным образом повлиял на характер Соломона и ему подобных: Соломон больше не хотел подчиняться приказам Моны и часто пренебрегал своими обязанностями, руководствуясь лишь собственными желаниями. «Через два месяца мы станем равными, мемсааб, — заявил он ей однажды, одетый в свою длинную белую канзу и красную фуфайку. — С этих пор вы должны покупать мне брюки». Без сомнения, этим утром он отправился в Найэри пить пиво. Вот как обстоят сегодня дела в Кении.
— У реки искали? — спросила Мона у гувернантки.
— Да, миссис Тривертон. Вашей дочери нигде нет.
Мона нахмурилась, насыпая чай в заварочный чайник. До начала этого года ей не приходилось особо заниматься Деборой: девочка почти все время жила в школе. Но сейчас, когда над белыми школами нависла угроза расовой интеграции, поселенцы забирали оттуда своих детей и опустевшие школы закрывались. Теперь Дебору пришлось перевести на домашнее обучение.
А Мона совсем не хотела, чтобы ее дочь жила вместе с ней дома.
— У вас есть какие-нибудь предположения, миссис Тривертон, где она может находиться?
Обращение «миссис» было выбором самой гувернантки. Мона догадывалась, что, называя ее так, миссис Уадделл пыталась повысить свой статус, придать своей работе некую видимость респектабельности. Несомненно, она знала о том, что Мона не была замужем и ее что ребенок был незаконнорожденным. Ни для кого в колонии это не было секретом.
Мона почти ничего не помнила о той ночи, когда убили Дэвида. Позже ей сказали, что с ней случилось временное помешательство и что Тим обнаружил ее здесь, когда она в полубезумном состоянии искала что-то среди вещей своей матери. Мона не помнила, как они с Тимом занимались любовью; он об этом никогда с ней не заговаривал и ни разу не дал понять, что хотел бы повторить это снова. Когда три месяца спустя Мона обнаружила, что беременна, она была ошеломлена.
Тима новость тоже расстроила. Из чистого благородства он сделал ей невнятное предложение, которое, к его бесконечному облегчению, Мона отвергла, объяснив свой отказ тем, что они не любили друг друга; кроме того, оба они не были созданы для брака, поэтому такая идея была никому не нужной и бесполезной. В течение последующих шести месяцев она с полным безразличием вынашивала ребенка, а когда родилась девочка, назвала ее в честь героини из книги, как когда-то ее собственная мать назвала ее Моной. С того самого момента, как тетя Грейс дала ей в руки дочь, Мона не чувствовала к ней никакой любви.
— И как же я удивилась! — сказала миссис Уадделл.
Мона взглянула на нее. Все это время гувернантка ей что-то рассказывала, но Мона ее не слушала. Она нисколько не сомневалась, что это был всего лишь очередной поток жалоб. Миссис Уадделл, похоже, считала себя обязанной подробно информировать Мону обо всех «неприятностях», произошедших с ней в последнее время.
— И вот мы, — продолжала она свой рассказ, — Глэдис Ормсби и я, застряли в машине прямо посреди дороги, колесо проколото, ни туда ни сюда, а мимо катит грузовик, переполненный африканцами. И, вместо того чтобы помочь нам, как это было раньше, они орут: «Прочь с дороги, белые ведьмы!»
Мона поставила чайник на стол, отыскала жестяную коробку с остатками печенья и присела рядом с гувернанткой.