А три дня назад убили президента Кеннеди.
«Есть ли какая-то связь, — размышляла Грэйс, задумчиво глядя на мирные, нетронутые цивилизацией африканские равнины, — между тем миром и этим?»
Кения тоже оказалась вовлеченной в свою собственную головокружительную гонку, стремясь стать частью этого непонятного современного мира. «Всего каких-то шестьдесят лет назад, — думала Грэйс, — эти люди жили в каменном веке, не имели алфавита, не знали колеса, ведать не ведали о могущественных нациях, обитавших по ту сторону гор. А теперь африканцы водили автомобили и пилотировали аэропланы, африканские юристы в белых париках заседали в суде Найроби и говорили на правильном английском языке, кенийские женщины открывали для себя средства контрацепции и осваивали профессию секретаря. Новые слова появились в языке, такие как «ухуру» — «свобода» и «вананчи» — «народ». А премьер-министр Кеньята даже ввел новое произношение названия страны. Отныне запрещалось произносить название страны на английский манер, «Кеения»: гласный «е» следовало произносить кратко.
И как странно чувствовала себя Грейс тогда, в 1957 году, когда впервые голосовала бок о бок с африканцами. И как она была шокирована, столкнувшись со старой Мамой Вачерой у урны голосования. Они посмотрели друг на друга, и Грейс похолодела. Эта случайная встреча со знахаркой вновь воскресила в ней мучительные воспоминания о том страшном дне, сразу после смерти Джеймса, когда мама Вачера пришла в дом Грейс, чтобы забрать тело своего сына и, не произнеся ни слова, швырнула ей под ноги какой-то сверток. Грейс в тот момент будто окаменела от страшной трагедии, случившейся ночью, во время которой Джеймс умер на ее руках, погиб ребенок Моны, а Марио, ее верный слуга, оказался предателем. Она подобрала сверток и обнаружила, что это были письма, которые Мона писала Дэвиду.
Грейс до сих пор хранила эти письма. Не зная, что с ними делать, она убрала их подальше, чтобы когда-нибудь вернуть их Моне. Это было девять лет назад. Поначалу Мона была слишком убита горем, позже Грейс просто не хотела бередить ее раны. «Возможно, — думала она теперь, — лучше просто уничтожить их и навсегда закрыть эту темную страницу.
Она услышала скрип шагов и чей-то голос тихо позвал:
— Доктор Т?
Это был Тим. Он вышел из темноты и вступил в круг света, падающего из ее освещенной палатки. Извинившись за позднее вторжение, спросил, можно ли с ней поговорить.
— На самом деле я приехал сюда, чтобы попрощаться, доктор Т. — сообщил он, усаживаясь на стул. — На следующей неделе мы уезжаем.
— Да, — сказала она мягко. — Я знаю.
— Вещи вроде бы уже собраны, дела завершены, так что не думаю, что имеет смысл оставаться здесь до свободы. Не уверен, что хочу видеть, как будет спущен британский флаг, зная, что это уже навсегда.
— Возможно, все будет не так уж и плохо.
Тим задумался на мгновение, теребя шляпу в руках. Наконец произнес:
— Мы очень хотели бы, чтобы вы поехали вместе с нами, доктор Т. Дела на овечьей ферме Эллис идут замечательно, а Танзания очень красивое место, чистое и спокойное.
Грейс улыбнулась и покачала головой:
— Кения — мой дом, и мое место здесь. Здесь я и останусь.
— Не думаю, что когда-нибудь вернусь сюда. Да, я здесь родился, но чувствую себя чужаком. «Кения для кенийцев» — вот что они говорят теперь. А кто же тогда я, разве я не кениец? Что ж, надеюсь, что с вами все будет в порядке, доктор Т.
— Со мной все будет прекрасно, Тим. Кроме того, я буду не одна. Со мной Дебора.
Тим старательно избегал взгляда Грейс. Для него это была нелегкая тема — Дебора. Возможно, если бы тогда, восемь лет назад, Мона согласилась выйти за него замуж…
Но нет, Тим не создан для брака. Ему нужна свобода, нужны его нестандартные связи, которые не предусматривали присутствия женщин. Что касается ребенка, то Мона разделяла его чувства; она тоже считала, что Дебора была ошибкой, нежеланным напоминанием о той ночи, которую они оба предпочли бы забыть.
— Доктор Т — тихо сказал он, не сводя глаз с брезентового входа в палатку, — перед отъездом мне нужно вам кое-что сказать. Я просто не могу уехать в Австралию, не сняв этот груз с души. О той ночи, когда был убит граф.
Грейс молча ждала.
Наконец он осмелился поднять на нее глаза.
— Это я был тем парнем на велосипеде.