- Благослови, святой, - ко мне подошел Логот. Он явно нервничал и комкал в руках коричневую рясу, - Каюсь и прошу о прощении моей грешной души, Антоний. Индульгенция уже не дает такой надежды на спасение, как раньше… Тяжело мне… Отпусти грехи, святой… Да не оставит нас Господь в день суда страшного.
Я смотрел с непониманием на брата святого ордена, пытаясь понять, в чем таком страшном он решил покаяться? Логот смиренно опустился на колени и склонил голову, ожидая моего благословения. Что-то внутри меня подсказывало, что здесь что-то не так…
- В чем грехи твои? - поинтересовался я, прежде чем опустить ему на голову свою руку и дать благословение, - Покайся передо мной и ликом Господа нашего. Он не бросает покаявшихся и дарует им прощение…
Логот молчал, а предчувствие чего-то неправильного укреплялось с каждой минутой. Инквизитор поднял на меня непонимающий взгляд и встретился с моим. Брат поджал губы и поднялся с колен, стараясь не смотреть мне в глаза.
- В другой раз, святой, - пробормотал он, разворачиваясь чтобы уйти. - Не в этот раз. Сейчас у меня много дел, которые велел мне выполнить святой отец. Я найду тебя позже.
Логот быстрым шагом удалялся от меня по коридору, а я смотрел ему вслед, решая пойти за ним и расспросить, или же подождать пока он сам решит добровольно просить прощения господня. Я выбрал второе. В конце концов, если человек не хочет, чтобы его душу спасли, этого никто не сможет сделать. Так, погруженный в свои мысли, я добрел до конюшен, где меня радостно встретил старый Мораис.
- Святой Антоний, вашими молитвами, - склонил голову старец, а на его лице расцвела морщинами благодарная улыбка. - Со мной хорошо обращались! Все как вы и говорили: мне выдали келью, накормили и разрешили ночевать в обители! Старый Мораис больше не будет мерзнуть и сможет отдать богу душу стенах святого ордена!
- Не спеши туда раньше времени, старик, - грустно усмехнулся я, вполуха слушая благодарности старика. Все мои мысли были заняты предстоящим допросом и неудавшимся покаянием Логота, - Скажи мне, Мораис я должен что-то знать о том, что происходит в обители?
Старец замолчал, но я не торопил его, предоставляя возможность обдумать все и взвесить. Где-то улавливались отголоски мысли о рыжей ведьме… С Софой нужно поговорить… Я больше не злился на нее. Я злился на себя… Девушка, выросшая в деревне просто не могла знать о том на какую жестокость и коварство способны люди…
- Святой Антоний, - позвал меня Мораис и дотронулся до плеча, чтобы я обратил на него свое внимание. - Старый Мораис знает мало… Только то, что не все ведьмы или не ведьмы, вошедшие в обитель, покидают ее…. Неважно, куда на костер или на свободу… Они словно пропадают там… Но это все, что знает старый Мораис, который долгое время жил, как старый пес… Пока сам бог не послал тебя, Антоний.
- Миша, Гаврюша, кто из вас бог? - театрально задумался Люцифер, беря себя за подбородок. - Так кто из вас послал его? Я честно-честно папе не скажу! Даю честное слово бывшего ангела! Есть во мне что-то святое!
- Я, - вздохнул Михаил, глядя на Антония, который стоял в раздумьях и растерянности.
- Я сказал, что не скажу, а вот написать могу, - коварно произнес падший ангел, потирая руки. - Мне сейчас очень нужны союзники! Я понимаю, проспорил, но это еще не повод посылать самого дьявола под стол. Представляете, что будет, если я покажусь инквизиции!
- Мне кажется, что половина из них не удивится, а вторая половина побежит за тобой уточнять условия сделки! - хохотнул Бельфегор. - Люся, не будь как девчонка! Давай, полезай!
- Ага, сейчас, я что Гаврюша? - обиделся Люицфер. - Это он у нас вестник. Что ни день, то новости. И нет, чтобы добрые! Что-то вроде “а лисичка родила лисят!”. А у тебя то: “встань, собирай народ! То встань, разгоняй народ!”.
- Полезай! - потребовал Бельфегор, а все посмотрели на Люцифера.
- Обидели маленькую звездочку! Как вам не стыдно! - сглотнул темный ангел, отворачиваясь.
Я одобрительно кивнул и дотронулся до лба старца, благословляя на работу с божьей помощью. Сам же я направился в допросную, собираясь с духом и прося у Господа сил вразумить Альвеву.
- Святой вернулся, - оповестил писарь палача, когда я входил в душную ужасную комнату страданий и правды, - Можем начинать?
Палач предусмотрительно направился к выходу, кивнув мне на покрасневшее в огне распятие. Я ничего не стал отвечать ему, сразу направился к Альвеве.
- Ты будешь говорить? - почти не надеясь на ответ поинтересовался я, а сбоку услышал скрип пишущей палочки. Альвева никак не отреагировала на мой вопрос. Я дотронулся до ее подбородка, проверяя в сознании ли она. Девушка смотрела на меня злобно и затравленно, словно ненавидела всю жизнь… - Ну, Господь с тобой… Будь по-твоему. Помни, одно твое слово… Достаточно одного слова, чтобы все прекратилось. Я клянусь богом, что остановлю пытки, как только ты произнесешь слово. Ты меня поняла?
Я обошел конструкцию со стороны колеса и резко крутанул его. Руки девушки оттягивались назад, приподнимая тело над землей. Душераздирающий крик боли Альвевы окрасил мрачное помещение в еще более черные тона, а потрескивание огня добавляло этому месту еще больше ужаса. Я надеялся, что она заговорит до того, как мне придется ее клеймить…
- Будешь смотреть? - поинтересовался я у писаря, хотя знал, что в этом состоит его работа, но принуждать не хотел. Люди по разному реагируют на вид и запах горящей плоти. Писарь громко сглотнул и кивнул, а я потянулся за раскаленным распятием, - Начнем…
Я рывком сорвал рукав платья девушки, дорывая ветхую ткань по шву до лопатки, намеренно дергая сильнее чем нужно, чтобы Альвеве было больнее. Есть шанс на признание до того, как раскаленное железо коснется ее кожи. Она вскрикнула и замолчала. Почему же ты молчишь? Скажи хоть что-нибудь. Я же вижу, что тебе больно!
- Господи, прости, - произнес я и прислонил к белоснежной коже раскаленное святое распятие. Крик Альвевы заполнил все пространство, а в нос ударил сладковатый запах жженой плоти. Девушка судорожно хватала ртом воздух, но продолжала молчать, стиснув зубы. Ритуал снятия одержимости или власти дьявола был несложен. Он требовал четкого исполнения каждого действия.
Я произнес первую фразу для изгнания “ In nomine Patris, et Filii”.
Еще раз прижег святым распятием Альвеву, и перекрестился сам. Девушка завизжала и крепче стиснула зубы, глотая глухой мучительный стон.
- et Spiritus Sancti. Amen - продолжал я читать над Альвевой, ловя каждое движение девушки. Но ничего похожего на одержимость я не видел. Ритуал был почти закончен, неся с собой страшное понимание - она не одержима.
Она молчит по собственному желанию, и если совершила преступления, то сделала это по доброй воле. Я завершил ритуал, тяжко выдохнув: “Ad Sanctum Michaelem Archangelum. Precatio”.
Внезапно Альвева дернулась и задрожала, не сводя взгляда со стола писаря. Улыбка тронула губы девушки, а она начала смеяться странным смехом, в котором была такая надежда и облегчение, словно я уже подписал приказ о помиловании. И тут она заговорила.
- Ты пришел! Пришел! А я… Я уже не надеялась! Я изучила все трактаты, что смогла найти и знала! Знала, что ты придешь во время пытки! - радостно кричала Альвева глядя в одну точку. Писарь крестился, а я всматривался под стол и не видел там абсолютно ничего.
- Метла не сработала,да? Не сработала? Потому что Иду и Томасину отдали добровольно, да? - Альвева нервно облизала пересохшие и прикушенные губы. В ее глазах плясали огни той самой одержимости. Я не понимал, в чем дело, бросая попеременный взгляд то под стол, то на ведьму.
- Их вытопленный жир не сработал на метлу? А я так хотела, чтобы она отнесла меня к тебе! Я хотела получить силу и защитить себя! Защитить от этой инквизиции! но не сработало… - задыхалась Альвева, не сводя взгляда с одной, видимой ею точки. - Но у меня оставался второй шанс! Ты всегда приходишь, Люцифер во время пыток и наблюдаешь за ними! И вот ты здесь! Даруй же мне силу! Защити меня! Я готова отдать тебе душу!