Вдалеке орали: "К черту заставку! Отвали!"
"Ноль!"
Глава пятая
МИРАЖ- 7
Так, Бог, когда оживляет, делает это, убивая; когда оправдывает обвиняет нас; когда возводит на небеса - низвергает в преисподнюю.
Мартин Лютер, "О рабстве воли"
Возможность возмущения - это диалектическое прибежище всего христианства.
Серен Кьеркегор, "Болезнь к смерти"
... Осталось немного. Меня осеняет: куда спрятать пленку? Знаете, я ее прятать не стану. Если ее уничтожит взрывом, туда ей и дорога.
Бывает в жизни такое: вся она, от и до, превращается в безделицу, а другую чашу весов перевешивает единственная секунда. И хочется то ли смеяться, то ли плакать, но чаще - не хочется ничего.
В ту самую секунду мне стало ясно все. Возможно, я снова ошибся, но это уже не важно, я доволен. Я посмотрел тогда на рыжего техника, который, как ошпаренный, выдернул руку из "Горгоны" и оторопело уставился на меня. Челюсть его отвалилась, глаза грозили лопнуть от ужаса и отвращения. Я остался сидеть и сидел минут пять или сорок пять, почем я знаю. Потом я потянулся, встал и пошел домой. Никто меня не задержал.
Это гораздо богаче, чем впитывать чужое дерьмо, думал я. Вообразите, как много разных - в том числе забытых - привычек становится достоянием общественности. Возможно, вы нюхаете свои подмышки или копаетесь в родной заднице. Пьете чернила, едите серу из ушей. Все это очень интересно людям. Ваш тщательно оберегаемый онанизм доставит удовольствие многим - равно как и сопутствующие ему фантазии. Ваши сокровенные грезы о труположестве пощекочут воображение оплывших седых матрон.
Опять в меня вошел некто - вернее, нырнул, подобно искателю жемчуга, но не жемчуг извлек он на Божий свет. Он уцепился, достигнув дна, за первое, что подвернулось под руку, и поволок наружу все. Он вывернул меня, словно грязный носок, и с гримасой омерзения отшвырнул прочь.
Теперь я знал, за что моя персона достойна ненависти. Я и сам отшатнулся бы при виде такого букета. И сотни людей так и сделали: отшатнулись, вытирая ладони об одежду, будто они и впрямь чем-то замарались. Мой Мираж подмигнул им лампочками и ценниками. Каждому из них затекла в горло моя горькая желчь. На долгий миг все они припали опухшими от даров Миража щеками к колючей земле под грохот локомотива. И многое другое. Вы опомнитесь: но как же так, ведь - катера, мороженое, и ветер, вестник невозвратного былого? Вот вы утыкайте дерьмо цветами и посмотрите, что у вас получилось. Правильно.
Я опускаю руки и оставляю победу за Миражом. Временно, конечно. Скоро Мираж взлетит на воздух. У кого-то может возникнуть вопрос: почему именно таким способом, ведь можно проще? Мне непросто ответить. Хочется изнутри. Доставит большое удовольствие взорвать это чудище, засевшее во мне - так, чтоб заляпало стены. Противник достоин фейерверка.
Василиск высказал любопытную мысль насчет того, что человек чем больше грешит, тем сильнее верует, тем ближе к Господу. И в итоге он встречается с кем? Подумайте хорошенько. Впрочем, это не Василиска мысль, у него своих мыслей не может быть принципиально. Это он начитался великомученика Серена. Что ж, выходит, на том свете я удостоюсь великих почестей: ведь нет греха тяжелее самоубийства. У меня хорошие шансы разделить общество Иуды - тоже, бесспорно, великого подвижника. Ведь это подвиг, колоссальное насилие над собой, полное самоотречение - сперва предать самое дорогое, да еще самого Бога, а на закуску удавиться. То-то он целовал Христа прежде чем передать его страже, то-то вернул гонорар.
Вполне может быть, что Тот, Кто превыше всех и всего, отнесется ко мне отечески любовно и простит заблудшую овцу. Он наречет меня сыном и посадит в ногах. Он воскресит меня, разорванного динамитом, к вечной жизни. И там, в вечности, мне откроется, что все случившееся со мной здесь на деле имело целью привести меня к высшему благу, само же по себе оно, случившееся, ничтожно и жалко в сравнении с дарованным величием. Но вот что тревожит меня, что мне хочется - все ж таки чего-то хочу! - знать: тот, воскрешенный - кто он будет такой? Буду ли это я? Или я - но преображенный, смеющийся над своими бедами и плюющий на них? Но это буду не я. Ведь я страдал и мучился, и если все это не будет иметь значения... как же быть с памятью? Имею ли я право помнить, как долгие годы меня истязали, а я не понимал, зачем, и не имел в душе светильника веры, чтоб хоть она послужила мостиком? Ведь я не имею светильника, и нет у меня заслуг. Я, кстати, никогда не поступал так с животными и не мучил их, непонятливых, как делает это с ними и со мной Тот, который Всеблаг. Я просто жил и не понимал.
Но если будет мне сохранена вся полнота моей памяти, все оттенки и подробности моих здешних мытарств, вся гамма пережитых мною терзаний - тогда зло получит право на вечность: через память.
Я сдержу слово и скажу оВасилисках, что обещал. Я не знаю и не хочу знать, кто они такие, - ясно, что не люди. Они, кстати, весьма недалекие создания со своими секретами и конспирацией, они ничего не имеют за своими черными душами. Уже давно и стар, и млад уловили чуждость их природы нашей. Сказали бы прямо, откровенно, и никто бы не пикнул, никто не полез бы в серьезную драку, коль скоро Господь попускает им травить души смертных и находит это мудрым и достойным Высшего Существа. Цель их понятна: ни к чему другому не способные, они стремятся влезть в вечность посредством памяти. Это их хлеб. Мне больше нет до них дела, ибо они не могут сделать мне хуже: убедить, что я еще более страшная тварь, нежели мне открылось.
Проверим шашки. Чего их, впрочем, проверять? они там, где и были: на своем месте.
Вероятно, я уже на пороге чего-то нового. Мерещится чей-то лик, он несомненно знаком, но узнавание пока преждевременно. Я узнаю вот-вот. Я обвожу взглядом комнату, задерживаю его на столе, комоде, лежаке. Заглядываю в окно: уже поздний вечер, и золото ушло на дно, оно сменилось серебром, всплывшим на поверхность канала. Магов нет, а может быть, они прячутся где-то поблизости. Мне вдруг становится жаль, что они ушли. Хоть бы кто объявился напоследок. Что это со мной - я захотел слишком многого.
Отлично, и лента как раз кончается... Нет, уже все, кончилась. Мои последние слова улетят ночью в ночь, нигде и никем не запечатленные.
Я зажигаю спичку, подношу к фитилю, обношу остальные. Память. Только память. Я об одном попрошу проклятого дьявола, Который Меня воскресит: сохранить мне память.
октябрь-ноябрь 1993
март-апрель 1994