Немецкая больница находилась в предместье, среди садов и вилл; сюда не долетал шум города, и здание имело очень мирный и веселый вид, как будто в его стенах царили покой и счастье.
Был уже вечер, когда Зоннек шел через сад, направляясь к больнице. Он попросил вызвать доктора Вальтера, и тот тотчас вышел к нему.
— Вы как раз вовремя, — сказал он. — Я только что отправил экипаж в город за маленькой Эльзой, потому что… конец приближается. Я уже утром опасался, что Бернрид не доживет до ночи; вместе с тем оправдалось и другое мое предположение: он в полном сознании. Я предупредил его о вашем приходе, и он желает видеть вас. Пойдемте!
Они вошли в простую, но приветливого вида комнату. Около кровати сидела сестра милосердия; доктор шепнул ей несколько слов, и она вышла. Зоннек тихо подошел и нагнулся над больным.
— Людвиг! — произнес он вполголоса, но в этом одном слове выразилась вся боль этого печального свидания.
Бернрид, еще вчера полный сил и бурно возмущавшийся против возможности потерпеть поражение, лежал теперь бледный и неподвижный, но в его лице уже не было горького, ожесточенного выражения; здесь все было кончено так же, как и в его жизни.
— Лотарь! — проговорил он слабым голосом. — Теперь ты пришел?
Зоннек понял упрек и опустил глаза. Он хотел говорить, но Бернрид жестом остановил его.
— Не надо, ты ведь был совершенно прав, но мне было больно. С тех пор, как… моя жизнь пошла под гору, я испытал много горького и унизительного, но самым горьким был все-таки тот момент, когда ты прошел мимо, делая вид, что не узнаешь меня.
— Если бы я знал, что ты нуждаешься в друге, то пришел бы, — возразил Зоннек глухим голосом. — Я не подозревал, что ты одинок среди такого множества людей.
— Одинок! Совершенно одинок! У меня нет никого, кроме… — Больной повернул голову к доктору, стоявшему по другую сторону кровати. — Эльзы еще нет? До сих пор?
— Она будет здесь через десять минут, — успокоил его доктор. — Я сейчас же приведу ее к вам.
Зоннек сел и взял руку умирающего. Последний, по-видимому, совершенно не страдал, но его взгляд, устремленный на бывшего друга, выражал страх и беспокойство.
— У меня есть ребенок, Лотарь, единственный, — прошептал он. — Что с ним будет, когда я умру?
— Я знаю, я видел твою девочку сегодня утром, — сказал Лотарь, с трудом справляясь с волнением. — О, с какой радостью я взял бы ее к себе и заботился бы о ней! Но ты ведь знаешь, что у меня нет ни кола ни двора. На днях я опять уезжаю и вернусь, может быть, лишь через несколько лет. Но твоя крошка не останется без крова, ведь у нее есть дед.
— Гельмрейх? Он не простил мне и дочери… он не будет любить и нашего ребенка.
— Ты несправедлив к нему. Ведь это — дитя его покойной дочери, которую он все-таки любил больше всего на свете. Это — его внучка, его плоть и кровь, и она очень быстро завоюет его сердце. Но, если ты желаешь, чтобы я обратился к твоим родным…
— Нет, только не это! — возбужденно перебил его Бернрид. — Неужели моя дочь будет из милости есть хлеб людей, отрекшихся от ее отца? Обещай, что ты не будешь делать попыток…
— Не волнуйтесь! — озабоченно вмешался доктор. — Все будет сделано так, как вы хотите.
Короткая лихорадочная вспышка истощила силы умирающего. Он опустил голову на подушку и лежал не шевелясь с закрытыми глазами.
Дверь отворилась, и вошла сестра милосердия, ведя за руку Эльзу. Девочке сказали, что ее папа вернулся больным, и она должна быть умницей и не шуметь, если хочет видеть его. Она обещала, но когда увидела отца, бледного, с закрытыми глазами и с забинтованной головой, то у нее появилось предчувствие чего-то ужасного. Прежде чем сестра могла помешать ей, она вырвалась, подбежала к постели и от испуга сквозь рыдания закричала:
— Папа! Папа!
Услышав этот голос, Бернрид вздрогнул и открыл глаза. У него еще хватило сил протянуть руки и привлечь ребенка к себе на грудь, ведь это было единственное в мире, что он по-настоящему любил.
— Твой папа очень болен, Эльза, — сказал Вальтер вполголоса. — Не плачь и не говори громко, потому что ему будет от этого больно! Если ты будешь вести себя так, как я говорю, то можешь остаться с ним.