— Совершенно верно. А господин Эрвальд тоже едет?
— Эрвальд? Ах, да, это немец, которого Зоннек подцепил где-то в Германии и берет с собой? Кстати сказать, чудесный малый! Да, он тоже едет.
На лице Осмара отразилось неприятное удивление. Правда, он был убежден, что ревнивые опасения Марвуда преувеличены, но все-таки… Впрочем, в настоящую минуту делать было нечего. Он переменил разговор.
Тем временем Эрвальд чувствовал себя в обществе весьма привольно. Победа на скачках и смелый наезднический кунштюк, проделанный им под конец, возбудили к нему интерес, а обаяние свежести и непосредственности его натуры лишь способствовало его усилению; он положительно имел успех, особенно у дам. Само собой разумеется, он подошел поздороваться с Зинаидой Осмар, но завести более продолжительный разговор ему не удалось, потому что она была отвлечена обязанностями хозяйки; кроме того возле нее торчал, как часовой, несносный лорд Марвуд. Рейнгард не чувствовал ни малейшей охоты разговаривать с молодой девушкой под контролем этого аристократа.
Двери на террасу в большом зале были открыты из-за духоты. В дверях стоял Зоннек с профессором Лейтольдом. С давних пор они были в дружеских отношениях; двадцать лет тому назад Зоннек молодым студентом слушал лекции в университете, в котором протекала деятельность профессора, и хотя с тех пор успел составить себе мировое имя, но сохранил привязанность к почтенному наставнику. Они говорили о Германии, об университете, об общих знакомых.
— Не знаете ли вы чего-нибудь о Гельмрейхе? — спросил Зоннек. — Я не был у него, когда ездил недавно в Европу, потому что на свое письмо получил от него короткий, холодный ответ, из которого сделал вывод, что мой визит нежелателен.
— И хорошо, что не были, — ответил Лейтольд. — Прошлым летом я заезжал к нему по дороге, но Гельмрейх так озлоблен, стал таким человеконенавистником, что я чувствовал себя очень неприятно в его обществе. Не понимаю, как мог человек с таким прошлым и с такой эрудицией похоронить себя в таком захолустье: Кронсберг — это затерявшийся в горах городишко, в котором нет возможности для духовной жизни. Впрочем, Гельмрейх сторонится общества и живет единственно наукой. Он буквально вне себя от того, что под боком у города появился маленький курорт; это нарушает его уединение.
— Но ведь вы знаете, что загнало его в уединение, — тихо сказал Зоннек.
— Еще бы не знать; эта история наделала тогда шума, но из-за нее нечего было отказываться от кафедры и друзей, как сделал Гельмрейх; к нему все чувствовали только сострадание и участие.
— Их-то и не вынесла его гордость. Кроме того, он любил дочь и не мог перенести, что удар был нанесен ему именно ею.
— Ну, дело было поправлено тем, что она обвенчалась. Другой отец, в конце концов, простил бы дочь, Гельмрейх же продолжает сердиться и на мертвую. Ведь, кажется, она умерла?
— Два года тому назад, а месяц назад я проводил в могилу и Бернрида.
— Здесь, в Каире? — удивился старик. — Как он сюда попал?
— Так же, как многие, потерпевшие крушение, люди, которые ищут приюта за границей. Пришлось известить Гельмрейха о смерти зятя, потому что Бернрид оставил семилетнюю девочку. Скоро она должна будет отправиться в Кронсберг.
Профессор покачал головой.
— Ребенок в этом доме, у этого старика, ставшего совершенным чудаком! Грустная участь для малютки!
— Я тоже боюсь, — сказал Зоннек, — но у девочки нет другого прибежища, а дедушка берет ее без отговорок.
Перед ним встал образ маленького лучезарного существа с розовым личиком и веселым детским смехом, с глазами, которые так напоминали глаза отца, когда вспыхивали гневом и упорством, и он подумал про себя:
«Бедная девочка! Что-то выйдет из тебя в таких руках!»
— Однако не будем омрачать приятное настоящее грустными воспоминаниями, — заговорил профессор. — Здесь все утопают в веселье, и вот этот молодой человек чувствует себя, как рыба в воде. О, юность с ее завидной способностью наслаждаться!
— К сожалению, с волками жить — по-волчьи выть, профессор, — ответил Эрвальд, к которому относились эти слова.
— Ну, не видно, чтобы это занятие было для вас так уж неприятно, — насмешливо возразил Лейтольд. — Вы разыгрываете из себя дамского кавалера и, насколько я могу судить, с несомненным успехом.
— Его здесь во всех отношениях балуют, — заметил Зоннек, — а он принимает это так беззаботно, точно так и полагается. Скорей бы уехать, а то тебе окончательно вскружат голову.