— Вы хотите сказать, что некоторые ливийские студенты стали агентами США?
— Да, мы уверены в этом.
— Если бы вы могли сейчас поговорить с президентом Рейганом, что бы вы ему сказали?
— Я вынужден был бы сказать ему: в чем дело? Почему вы проводите террористическую политику против нас, против народа Ливии? Мы — маленькая страна, которая хочет быть свободной, неприсоединившейся, заняться своим развитием. Но США ополчились на нас.
— Итак, вы ждете, чтобы правительство США дало вам доказательство существования заговора с целью убийства президента Рейгана, чтобы в свою очередь доказать, что такого заговора со стороны Ливии не существует?
— Мы готовы ознакомиться с результатами расследования, изучить доказательства, потому что мы уверены, что не посылали никого для убийства Рейгана или кого-либо еще. Мы хотим разоблачить эту большую ложь. И в конце концов, я хочу снова подчеркнуть то, что я уже говорил выше, а именно: нам, как стране, как гражданам, надоела террористическая политика, направленная против нас, и мы должны принять свои меры…»
Магнитофон замолчал, и Чип, посмотрев на часы, остановил ленту. Розендейл тут же крикнул из кухни:
— Иду!
Чашки с кофе он поставил на тот же стул, и Чип профессионально отметил: от него уже «несет». «И хорошо, пусть расслабится…»
— В интервью ведь все понятно. — Розендейл тараторил еще быстрее и путаннее, вновь уткнувшись в раскрытую папку. — Но ведь в декабре появились сведения о пяти, потом десяти террористах, уже разгуливающих по стране. Дело дошло до совещаний в Белом доме, обсуждения карательных мер и интервью с Рейганом. Он лихо отбрил репортеров, сказав, что ничего и никого не боится… Джек уже подкинул новую идею — покушавшийся на президента Хинкли стрелял по указанию иранских террористов, которые, как и ливийские… И так далее.
Я не знаю, кто пишет им сценарии в Лэнгли, но писать они умеют. Ведь только в январе директор ФБР Вебстер облегчил свою совесть, сообщив, что бюро никогда не подтверждало сведений о террористах. Июль — январь. Хватит, чтобы вытереть об Ливию ноги?.. Джек прекрасен, он честен. Через несколько дней после Вебстера пишет статью, где говорит: да, мол, была вероятность заговора. Мол, кто-то что-то слышал… Я не я, и собака не моя. Лихо! ЦРУ просчиталось, пусть соображает лучше…
— Ну и что? Что ты мне хочешь сказать? — Чип пожал плечами.
— А только то, что сказал. И еще: в самом конце января президент во время пресс-конференции вновь рассуждает о террористах… Мало? Сегодня он пишет о Ливане. В марте, когда союзники готовили нападение, Джек сообщил, что в Южном Ливане состоялся съезд международных террористов. Ну конечно, заправляли всем палестинцы…
«Самое время», — решил Чип. И вежливо спросил:
— Я не совсем понимаю тебя. Я пришел поговорить о сестре, а не об Андерсоне.
— Но ведь ты спросил меня о ЦРУ и журналистах, вот поэтому я и решил… И еще. Для справки. Кто такой Джек? Свой путь к вершинам журналистики он начал у Дрю Пирсона, которого еще президент Франклин Рузвельт называл «хроническим лгуном». После двадцати лет практики у этого дезинформатора Андерсон занял пост своего шефа и сразу же оболгал тогдашнего помощника президента Рамсфельда, который позднее стал министром обороны. Он обвинил его в расхищении государственных пособий. Рамсфельд тогда был на мушке у ЦРУ. Но не вышло. Когда Джека уличили во лжи, он публично покаялся и признал, что это была фальшивка. Так он избежал суда. Через три года он опять униженно просил прощения за вранье. На этот раз уже у сенатора Иглтона, которого так же беззастенчиво оболгал. Случайно? Черта с два! В мае семьдесят четвертого года бывший директор ЦРУ Колби в специальном письме благодарил Джека от имени разведки за «недавнее сотрудничество». Вот весь твой Андерсон. Чего тогда считать мелких сошек?
— Ты так ставишь вопрос? Мало гнева и презрения, Кевин, в твоей инаугурационной речи.
— Что? — Розендейл, подносивший чашку ко рту, дернулся и залил свои белоснежные брюки. — Вирджил, я просто устал доказывать всем одно и то же. Если бы в Лэнгли выдавали каждому «своему» журналисту по одному только цветочку в знак благодарности, Вашингтон и Нью-Йорк давно превратились бы в клумбы. Не считая того, что корзины с цветами пришлось бы под благовидным предлогом в большом количестве отправлять за границу.