Особый разговор о телке. Пока он после рождения жил в избе, то было мягкое и кроткое существо. Всё, чего он хотел в этой поре, состояло в изящном ненасытном жевании моей крошечной, лёгкой как воздух ладони. Дашь ему пожевать её, он, причмокивая, пытается втянуть её в себя, не причиняя зла. Это для него высшее блаженство. Я не отнимаю руки, и чувствую, как по ней переходит к предплечью ток живого, спокойного, ясного. Но вот мой дружок подрос и уже гуляет по двору.
Я его люблю до того, что, как и на свина, хочется сесть на него. Аккуратно подвожу его к козлам, на которых пилят дрова. Резко запрыгиваю. Бычку нужно время, чтобы сообразить, в чём дело. Наконец это у него получается. Он бежит, взбрыкивает, и скоро я на земле. Но – каков миг! Пройдёт ещё немного времени, и делай опять то же самое. Однако это уже оборачивается скукой, наверняка, даже ему. И есть только одно средство освежить ощущения. Почесать ему рога, которые пока только твердеют по верху шершавого лба.
Чесание сопровождается лёгкой напряженной судорогой, распространяемой по телу и ногам безрогого. Слегка поднимается и твердеет хвост. Это пробуждается сознание бычьего. А это бычье, как я теперь хорошо знаю, связано с самой сутью рогов. Они предназначены вовсе не для шуток. Заиграешься – не поздоровится.
Это случилось когда роговины заметно выперли из-под шерсти. Как он опередил меня, просто беда. Трепал меня прижатого к стене из брёвен. Впритык и поперёк моих рёбер. Которых оставалось пока что всё же больше, чем скрепляемых ими боков моего хлипкого туловища. На мой отчаянный крик бычок ответил новым лихим и резким поддёвом, так что, казалось, вывернул меня всего. И всё трясёт, трясёт головой, переходя к очередной изготовке. Настоящий чёрт. Кое-как мне удалось вырваться. Кожа под рубашонкой кровавилась, рёбра ныли и днём и ночью с месяц. Но сердиться было бесполезно. И хотя прежней дружбы с телком уже быть не могло, я продолжал безумно любить его. За смелость и стойкий ухват…
И захочешь, не выдумаешь
ПЛОСКИЙ ХВОСТ
Когда детям приходится вникать в полезные и добрые дела взрослых, почти не бывает так, чтобы у них не появилось желания быть со взрослыми на одном уровне или даже их превзойти. Потребность отличиться, показать себя самостоятельным похвальна в любом человеке и с самого малого возраста. Подростки дают тут фору, пожалуй, всем. Любая удача на этом пути прибавляет им уверенности в себе, гордости, удерживается в памяти долго, иногда всю жизнь. А главное – она зовёт к новым желаниям отличиться и проявить характер.
В этом случае не редки и перегибы, отдельные из которых могут вызывать не только искреннее восхищение старших или самих перегибщиков, но и заключать в себе добротный рациональный юмор.
Приведу один из примеров.
На самой середине прошлого века, закончив семилетку, я раздумывал, как продолжить образование. Предстояло уезжать из дому, из своего села, до крайности бедного, быстро пустеющего. Я и до этого находился в отъездах в учебные сезоны: с пятого класса обучался в школе отдалённого железнодорожного узла, где сиротился, квартируясь в убогом бараке. Но теперь обстоятельства менялись радикальным образом. В нашей многодетной семье я был самый младший, и, так как устраивать свою судьбу на стороне уже раньше отправились из молодёжи все, кроме меня, вопрос с отъездом приобретал тревожную окраску. Отца не было, он погиб на войне. И мама должна была остаться одна-одинёшенька. А она тяжело болела, не могла работать ни в колхозе, ни дома. Вскоре её увезли в больницу, где она умерла. Мои планы выбраться из глухомани, откуда только до райцентра более сорока километров, рухнули, по крайней мере – на первый послешкольный год. Я оказался один в старенькой избе под соломенной крышей. На меня целиком свалились заботы об истопе, заготовке дров, уборке, стирке, стряпне, содержании домашней живности, возделывании грядок, сборе и сохранении впрок даров с них. Всего не перечислить. Да ещё то и дело колхоз норовил притянуть меня, подростка, на свои нелёгкие и нескончаемые работы.
Как ни странно, дела у меня пошли споро. Сказывались немалые навыки, приобретённые сызмальства, под присмотром других членов семьи. Хлопотать по хозяйству с утра до ночи одному мне нравилось, я почти сразу вошёл во вкус, нисколько не уставал. Ко мне часто заглядывал дед из соседнего дома, участник ещё первой мировой войны. Наведавшись в очередной раз, он посочувствовал моей незавидной доле, но, заметив относительный во всём порядок, похвалил. Только вот кабанчик у тебя того, говорит, тощ, гляди, как бы не пропал. Меня это задело. Не обидело, а так, по-доброму. По прежним сезонам я знал, что дед дока выкармливать свинину. И последняя особь на его подворье, свинка, выглядела, конечно, намного лучше моего подопечного. Несмотря на это я возьми да и скажи старику: давай, мол, посоревнуемся. Сосед улыбнулся в усы, хитро прищурился, пропыхтел цигаркой с крепчайшим пахучим табаком-самосадом и… не отказался.