Что и требовалось доказать!
Еще какое-то время спустя он зашёл ко мне. Чувствовалось, что прежнее своё раздражение он скрывает, а скрыть не может. Да, будет, сказал я ему, стараясь быть максимально покладистым и сочувствующим, – не дом ведь проиграл, посмеялись, и вон из памяти. Нет, говорит, я уж до своего конца этого забыть не смогу. Даже как-то жаль его стало. А, кстати, спрашивает всё с той же, прежней, тревогой и обеспокоенностью, не хитрил ли я, не молол ли те проклятые кукурузины. Чтобы отвести подозрения, было достаточно провести его по двору, который начинался прямо за поленницей, вблизи от порога дома, и простирался до скотного сарая. На всей территории, усеянной дровяными опилками, сенной трухой и просыпями использованной сарайной подстилки, во множестве, порознь или небольшими кучками, виднелись прохваченные морозами желтовато-сереброватые ядра, слегка приплюснутые, но почти со столь же широкими продольными боковинами, как и на ещё не сваренных; здесь их сам кабан наутаптывал и наутрамбовывал в снег. Курам, которые вмиг пособирали бы это дармовое богатство, суровой зимой отлучка во двор не полагалась. А псу или коту, которые шныряли тут завсегда, оно до фонаря. Опять в мою пользу!
В конце концов дед спросил у меня, что же было секретом. По мне будто бес пробежал. Меня распирало от смеха ещё то того, как я придумал ответ. Во-первых, сказал я, как можно обстоятельнее и серьёзнее излагая свои скромные познания в зоотехнике, у тебя свинка, матка, она в принципе не расположена наращивать столько чистого жира, как оскоплённая мужская особь. Ну, там, беспокойство из-за невозможности иметь потомство и прочее. Второе: ты её захолил, передержал, кормил не кукурузным только отваром, а ещё и немного мучным, житным, ваш-то родственник Петька от полученного им на трудодни зерна, втайне от жёнки, немного передал вам, бабка мне говорила, да и сам я в помёте шелуху видел… Знаю, мол, без тебя, нетерпеливо и крайне сердито перебил меня ветеран. Ну да, не рассчитал, отучила нужда, забылись уроки. Опять же и старуха не послушала, настояла на свинке, я же хотел кабанчика, с ним бы всё шло куда лучше. Что – ещё? Дело, говорю, в хвосте. Что за чепуху несёшь, опять осаживает меня сосед. Да не чепуха, уверенно отвечаю, у моего Васьки хвост на конце был плоским. Дед взорвался: хвосты у всех свиней одинаковые, круглые во всей длине! Эх, говорю ему, пойдём, покажу. Сказал, а себе думаю: всё, пропал. Даже никогда в голову не приходило обратить внимание на фигурность этой самой конечности. Кусок туши, самый её край, с не отрезанным ещё хвостом, висел в тёмных сенях и морозовел в ряду с другими частями бывшего Василия на одной из толстых нержавейных проволок (защита от крыс). Наперебой возбуждённо протягиваем руки, щупаем. Так и есть: окончание у хвоста плоское! Я в клочья разлетаюсь от неудержимого смеха. Тогда и у моей – что ли? – старик прямо-таки кричит. Вижу: трясёт его. Заторопился уходить. Я за ним. Будто нас кто-то гнал. И поспели мы вовремя. Как раз бабка терзала замороженные куски свинины, отбирая обрези на холодец. Тут был и хвост. Его в наших местах все пускали в дело.
Ветеран, ещё не прикрыв густо и скоро белеющую инеем дверь и, под ворчание бабки, напуская в избу холодного зимнего воздуха, ринулся к широкой лавке у гудевшей огнём каменной печи, где на оттаивание были отложены кусковья. Выхватил то, что с хвостом, прощупал, поразглядывал. Растерянно показывает мне. А сам будто провалился. Шапку и рукавицы уронил на пол; помрачнел; стал красным как ошпаренный рак; взгляд одичало мечется, ни на чём не может остановиться. Хвост на конце был круглым! Тут, стало, и я тоже сильно возбудился: чудо! Вот уж пролетела целая вечность, а в чём дело, не знаю, объяснить не могу.
Старик, когда немного успокоился, говорит мне: ладно, дескать, но только ты, того, чтобы никому, ну, словом, чтобы я помалкивал. Перед сельчанами, значит. Дескать, и так достаточно принял позора да насмешек. Я обещал, а вернее: поклялся, звучно, с оттягом, прощёлкнув ногтем большого пальца правой руки по верхнему ряду своих зубов. Это понималось у нас так: могила, отвечаю головой, жизнью. И был верен клятве, за что – а более справедливо, наверное, будет сказать: не только за одно это – дед проникся ко мне таким чистым, пышным и трогательным уважением, какого я ни от кого больше не испытывал. Мы с ним стали настоящими, дорогими друзьями и навсегда. Странно, что смолчала тогда перед сельчанами и дедова бабка, хорошо знавшая все подробности этой любопытной и в чём-то поучительной истории. Как уж старику удалось уговорить её или, может, устращать, я не знаю.
Позже, навсегда покинув деревню, меняя края и города, я часто рассказывал друзьям и знакомым про то, как лихо мне удалось обвести добрейшего соседского деда. Тут сразу возникал вопрос: ну а какой же свиной хвост надо было считать «правильным» или «настоящим»? Задавали его даже профессиональные животноводы. На удивление, познаний в этом ни у кого не оказывалось. Я это опять использовал в своём интересе. Надо, мол, смотреть каждую особь, индивидуально, и когда будете у кого на подворье или где-то на ферме, интересуйтесь… Кое-кто из особенно любопытных на эту наживку попадался, ходил, спрашивал. Кончалось всё довольно весело и забавно.