представь его – изваянием.
Боль, сама по себе, – от страха.
Страх же – плод прозябания.
Томит предчувствие штиля;
концовкой оно опасно:
в бурливых милях, подраненный,
ты плыл и тонул всечасно.
Материком, океаном, космосом
будучи в эру втащены,
движемся вроде как очень просто:
с глупостью каждый частною.
Лишь миг, и – швартовы сброшены,
не к берегу, —
к целой огромной и сокрушительной
суше.
Кому-то легко —
в исхоженном.
Большего ждать —
не лучше.
Нельзя суетой пренебречь,
уйдя, взлетевши, отплывши.
Время не в силах туда протечь,
откуда пространство вышло.
Ополосни желания
в истоках призрачной цели.
До полного до умирания
смерть неуместна в теле.
Тонешь или плывёшь, —
в том тебе – что за разница?
В жизни, как через дождь,
видно лишь то, что кажется.
Не сожалей, смирись…
В унылостях растраченные годы
не потревожат чувств
сухим воспоминанием.
Где было глубоко, образовались броды.
Каскад надежд утих,
и чувственность иная,
пройдя через барьер
пространственных вериг,
теперь восцарствует,
былое изгоняя.
В хозяйственный экстаз
вонзив свои права,
она сопернице дала отказ в пороге.
Где отцвели цветы, лишь шелестит трава.
То счастье, что хоть редко
но бурлило и сверкало,
уведено под тень, —
река с другим значеньем:
в пологих берегах она бредёт устало.
В нагорье, в ночи
Отстранённою дрёмой объяты
вершины, распадки и склоны.
К небу спрямились пути;
и замирают свечения
по-над остылой уставшею мглой.
В мире как будто провисли
и не обронятся больше
тревоги, предчувствия и ожидания.
Сердце в смущенье:
покоя ему не узнать,
но оно его ждёт.22
«Тьма богатеев…»
Тьма богатеев
чиновников,
зэков,
бандитов,
бомжей,
проституток,
попов,
ребятни,
стариков,
работяг,
беспризорных
и нищих
двоякое обозначает классно:
является каждый
между людьми
чем дальше,
тем, собственно,
более лишним
и, собственно, каждому —
страшно.
«Муза! В грозную позу…»
Муза! В грозную позу
перед небрежным стихом
не вставай;
не прерывай
счастливый забег.
Пожалуйста, рифма,
слетай для меня
ещё за одною строкою
в далёкий свой край, —
в Китай,
где родилась23 себе.
«Стихи, которые нельзя…»
Нынешние стихотворцы на что только ни горазды. Строфы, строки, рифмы обделывают словно ржавым рашпилем. Напускают туману с амфибрахиями и с анапестами. Набирает оборотов кривлянье в заглавиях. Не только для отдельных виршей, но и подборок, даже целых изданий.
Если автору кажется, что публика может его не понять, он готов предоставить и пояснение, в чём тут, собственно, дело. Один из таких комментариев помещён в поэтическом сборнике под ультровым козырьком: «Стихи, которые нельзя». Содержание книги автор пожелал раскрыть на внешней стороне её задней обложки, причём весьма обстоятельно, коренным, что ли, образом, вроде как с умыслом на будущее – чтобы в сочинённом легче было разобраться дотошным потомкам. Естественно, комментарий также преподнесён читателю в стихотворной форме.
Между прочим, в указанной книге есть премилый вирш о занятии поэта охотой на мух и пуще всего на муха – самца мухи…
Ниже приводится отрифмованный ироничный пассаж, возникший по размышлении о том, как нелегко отыскиваются заглавия к стихотворным изданиям и что порой они, а также и сами стихи могут обозначать и содержать в себе на самом деле.
Стихи, которые нельзя,
где всё – то мёртво, то незрело,
где даже то нельзя, что – льзя,
где ни простора нет, ни меры,
которые в себе – химеры,
которым гибельно в тиши,
в которых, как их ни пиши,
а нет ни удали, ни веры
и их нельзя ни растереть,
ни взять битьём, ни бросить в клеть,
22
Вольный перевод стихотворения Гёте «Wanderers Nachtlied» («Ночная песня странника»), где сказано:
23
Впервые появление рифмы в Китае запечатлено в древних песнях и гимнах – намного раньше, чем это произошло в Европе.