– Из-за него мама, может быть, умрёт! Или умерла?
Зубы мои стучали друг о друга и кусали язык. Вцепившись взглядом в застывшее лицо, я молила:
– Дай мне какой-нибудь знак, что ты жива…
Отец стоял рядом с кроватью, сцепив руки в замок и наклонив голову, долго всматривался в лицо матери. Шёпотом, незнакомым голосом произнес:
– Мать! Это я, твой Иван…
Тишина… Отец подвинул стул, но передумал и бухнулся на колени.
– Мать, – тихо позвал он, – Надежда! Надюша! – вырвалось у него ласковое имя, каким он никогда её не называл. Потом прижался к вытянутой на простыне руке, громко взрыднул, тотчас подавив плач усилием и закрыв лицо руками. Взмолился:
– Прости… Ты, наверное, не знаешь – я тебя ценю! Ты меня держишь… как якорь. Как же так получилось, Надюша! Не умирай, прошу… Мы теперь хорошо заживём. Не бросай нас с ребятами!
На коленях отец придвинулся ближе и прикоснулся к маминой щеке.
– Надя, я мало говорил тебе хороших слов. Я тебе пел… Всякие шутки старался устроить, чтоб тебя обрадовать… Помнишь, поставил на огороде чучело, а лицо твоё нарисовал. Ты смеялась!
По простыне прошло движение.
Услышав шаги и шумное дыхание, я поняла, что вернулся доктор.
– А ты что здесь делаешь, малявка?
– Сказал же, мамка твоя будет жить! – строжился он голосом, а глаза держали отца, переживающего серьёзнейший момент в жизни.
Дядя Фёдор сжал мои плечи и развернул к выходу.
Огромное горе исчезло.
Лучше нету того цвету
Не случись заморозок, не о чем было бы и рассказывать. Жизнь шла беспросветная, тусклая. Но в Переулке этого не замечали. Сажали картошку. Ходили за хлебом. Рожали детей. Ставили бражку. Пили, когда поспеет. Пели, обнявшись. Дрались порой, когда кто-нибудь петушился, ставил себя выше. Соседи жили примерно одинаково: от зарплаты до зарплаты. Деньги, продукты, случалось, друг у друга одалживали. На огородах своих ковырялись.
Котовы соседей давно не интересовали. Правду сказать – ещё как интересовали. Только договорились их не замечать. Они сами и вынудили. Пётр Котов не пьёт. Родители–староверы навек прививку сделали. Компанию не поддерживает. На электроламповом заводе всё время в передовиках. Премии ему то и дело дают. Витьке, сыну-сопле, аккордеон приобрел. Жене швейную машинку купил. Немецкую. Нарядов себе настрочила и форсит. Соседок зазывает, обещает задаром, что надо сшить. Да где у них деньги на обновки.
А уж грамот! Вся стенка залеплена. Но не в этом дело. Сильно жаден Пётр до всякой работы. С завода придёт и до темноты пилит, строгает, чинит. Всё умеет, всё может. Женщины к нему, как к скорой помощи: утюги, плитки тащат, радиоприемники, каблуки отвалившиеся. Да что там приборы: корова у Паши отелиться не могла – он телёночка спас. Бабы приходят от Котовых и бу-бу-бу… Какой мужик рукастый, а ты…
Мужики решили ему отомстить. Жёнам запретили к Котовым ходить. И говорить о них. Категорически. Вышло, конечно, некрасиво: сосед спать не даёт – хорошо живёт! А что прикажете? Терпеть всё это?!
Не слушалась только десятилетняя дочка Ивана. Когда Витька с аккордеоном выходил на крыльцо и выжимал из своих клавиш через пень-колоду что-то похожее на “Во поле берёза стояла”, пигалица-Зойка, прячась за углом дома, замирала и слушала. Витька это знал, щёки его горели, а инструмент от излишних усилий издавал непотребные звуки.
Почти год дистанцию держали. С наступлением тепла стали потихоньку огороды оживлять: убирать и сжигать мусор, поправлять грядки. У всех, как у людей, а этому и здесь надо выделиться. Чудак два года назад почти весь надел в пять соток перекопал и засадил яблоневыми саженцами. Стояли они у него как на параде. Летом побелённые, зимой укутанные мешковиной. Отродясь в морозном сибирском краю яблони не приживались. Год назад одна из них расцвела, народ к заборам прилип. Удивлялись.
Весна была ранней, дружной. Земля задышала полной грудью, выпустила траву. От изумрудной зелени непривычно хорошо внутри. В таком раю век бы жить.
Пётр извертелся вокруг своих яблонь. Рыхлит, подсыпает золу, грабельками расчищает и поёт, поёт… Да так задушевно. На публику старается. Кому надо и не надо по нескольку раз мимо ограды прошли. Все до одной яблони цвет набрали. Распушились. Того и гляди белой пеной вспухнут. Дождались: к вечеру стали цветки распускаться. И – похолодало.
По радио сообщили – ночью заморозки, минус пять. Вот такой коленкор! После ужина соседи, накинув фуфайки, кучками обсуждали надвигающийся холод.